Есенинский имажинизм - это попытка мастера найти новые художественные
возможности поэтической речи с помощью органического, но усложненного образа
и "сгущенной" образности.
Не образ ради образа, а образ как выявление жизненных связей,
"внутренних потребностей разума".
Не отделение искусства от быта, а, наоборот, утверждение быта (жизни)
как основы искусства. Настоящее искусство невозможно без "чувствования своей
страны". Так говорит Есенин в статье "Быт и искусство", опубликованной в.
1921 году. По существу, эти же мысли он высказывал ранее в статье "Ключи
Марии".
Есенина в свое время высмеивали за "очаровательные анахронизмы":
"...Керосиновую лампу в час вечерний зажигает фонарщик из города Тамбова",
"степная провинция", "флот"...
Ну что ж, наверно, эти мелкие погрешности можно простить большому
художнику. Ведь не очень-то нас беспокоит, что, скажем, в шекспировской
"Зимней сказке" король пристает к берегам Богемии, хотя, как известно, никакими морями она не омывается.
Не в мелочах, конечно, дело.
"Пугачев" с его органическими, хотя и усложненными образами,
"сгущенной" образностью убедительно показал широту творческих возможностей
Есенина.
От этой пьесы, как верно, на мой взгляд, писал Сергей Городецкий, поэту
открывался широкий путь в театр. Недаром в разное время ее собирались
ставить Всеволод Мейерхольд и Николай Охлопков.
Не в пример критикам, сам Есенин считал трагедию своей удачей. Отрывки
из нее он с охотой читал в дружеском кругу и, выпустив тремя отдельными
изданиями, включил ее в трехтомное собрание стихотворений.
И все-таки "Пугачев" не стал венцом творческих поисков поэта. Они
продолжались.
Формально Есенин вроде бы числился по имажинизму.
Но друзья слышали от него все чаще и чаще: "Писать надобно как можно
проще. Это трудней".
Хотя и "Пугачев" дался ему нелегко...
6
...Московский театр драмы и комедии, или - привычнее и короче - Театр
на Таганке.
На сцене - помост из неструганых досок. Плаха. Топор. Цепи - они то
гремят о настил, то опутывают людей, обнаженных до пояса, в портах из
мешковины. Удары колоколов...
И вот он - человек со скуластым лицом, острыми, прищуренными глазами...
Мужицкий царь, гроза империи и мечтательный романтик.
Наконец-то я здесь, здесь!
Рать врагов цепью волн распалась...
Идет есенинский "Пугачев"...
Он, при жизни поэта исхлестанный критическими плетьми, оказался для
молодежи семидесятых и начала восьмидесятых годов живой художественной
ценностью, волнующей истинным драматизмом, глубиной чувств человеческих.
И, слушая в театре страстные монологи "буйных россиян", может статься, не я один вспоминал рассказ современницы поэта. Рассказ о том, как однажды
Есенин показал ей рубцы на своих ладонях и пояснил:
"- Это, когда читаю "Пугачева", каждый раз ногти врезаются в ладонь, а
я в читке не замечаю..."
"ПРОЯСНИЛАСЬ ОМУТЬ В СЕРДЦЕ МГЛИСТОМ..."
1
В середине 1921 года, когда Есенин заканчивал работу над "Пугачевым", в
Москву приехала американская танцовщица, ирландка по происхождению, Айседора
Дункан.
Эта, по словам Горького, "знаменитая женщина, прославленная тысячами
эстетов Европы, тонких ценителей пластики", приняла приглашение Советского
правительства и отправилась в революционную Россию не ради любопытства.
"Большинство художников и артистов полагают, что искусство идет особо,
а жизнь - особо, - писала Дункан в статье, напечатанной в одном из тогдашних
журналов. - Я не могу отделить своей жизни от танца. Сам танец меня не
интересует. Меня интересует только жизнь. Я прибыла в Россию не как
артистка, а как человек для того, чтобы наблюдать и строить новую жизнь. В
Москве родилось новое чудо. И я приехала туда для того, чтобы учить детей
Революции, детей Ленина новому выражению жизни".
Заявление, достойное художника-гражданина и меньше всего рассчитанное
на вкус изощренных эстетов.
Встреча Дункан с Есениным (на дружеском вечере в студии художника
Георгия Якулова) имела для обоих весьма важные последствия. Вскоре они стали
супругами, а в мае 1922 года вместе отправились в заграничную поездку:
Дункан предстояли выступления в городах Европы и Америки. Так поэт оказался
в мире, о котором у него были самые общие представления.
"Есть люди, которые по глупости, либо от отчаяния утверждают, что и без
родины можно. Но, простите меня, все это притворяшки перед самими собой. Чем
талантливее человек, тем труднее ему без России".
Это - слова А. И. Куприна. Они выстраданы писателем, за ними - долгие
годы, прожитые на чужбине.
Есенин провел за рубежом год и три месяца. Этого срока оказалось более
чем достаточно, чтобы вкусить все "прелести" жизни вдали от родной земли, в
чуждой атмосфере. Уже позже, в 1925 году, друзья хотели отправить Есенина за
границу на лечение (предположение врачей - горловая чахотка).
- Евдокимыч, - говорил он литератору Ивану Евдокимову, - я не хочу за
границу! Скучно там, скучно! Был я за границей - тошнит меня от заграницы. Я
сдохну там...
Он не рисовался. Там, в "ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит
с идиотизмом", поэт чувствовал себя действительно хуже худшего.
"...Весь он встревожен, рассеян, как человек, который забыл что-то
важное и даже неясно помнит - что именно забыто им?" - таким в Берлине видел
Есенина Горький. Сам поэт писал И. Шнейдеру из Висбадена:
"...Берлинская атмосфера меня издергала вконец. Сейчас от расшатанности
нервов еле волочу ноги".
В письме издательскому работнику А. Сахарову из Дюссельдорфа:
"Развейтесь, кони! Неси, мой ямщик!.. Матушка! Пожалей своего бедного
сына!.. А знаете? У алжирского бея под самым носом шишка?"
И в самом конце, после слов "твой _Сергунь_" - "гоголевская" приписка: Ни числа, ни месяца.
Если б был и <...> большой,
То лучше б <...> было повеситься.
Видно, было от чего так "шутить"...
Бесконечные разъезды по европейским городам, где проходили концерты
Дункан, наглость и цинизм ее "друзей" - "этой своры бандитов", по выражению
Есенина, их подчеркнутое безразличие к "молодому русскому мужу" знаменитой
артистки, изобилие вин и "свиных тупых морд" - все это угнетало Есенина, рождало у него чувство одиночества, тоски. И не случайно именно здесь и были
написаны самые безысходные из стихов, составивших позднее цикл "Москва
кабацкая".
Снова пьют здесь, дерутся и плачут
Под гармоники желтую грусть.
Проклинают свои неудачи,
Вспоминают московскую Русь...
Что-то всеми навек утрачено,
Май мой синий! Июнь голубой!
Не с того ль так чадит мертвячиной
Над пропащею этой гульбой.
Не в белоэмигрантском ли кабачке увидена эта мрачная картина? (Вспомним
строки из письма Есенина 1922 года; "...Все они здесь прогнили за 5 лет
эмиграции. Живущий в склепе всегда пахнет мертвячиной".)
В пьяном угаре, в бесшабашном разгуле, под всхлипы гармоники и рыдания
семиструнной всё - нипочем, всё - прахом.
Наша жизнь - простыня да кровать. Наша жизнь - поцелуй да в омут.
"Стихи скандалиста" - стояло на обложке сборника, выпущенного Есениным
в Берлине. Книжка завершалась четырьмя стихотворениями под общим названием
