Тютчевский лес окутан волшебной дымкой не случайно: ведь он околдован
"чародейкою Зимою". У него - жизнь "неподвижная, немая, чудная", и весь он
под солнцем блещет "ослепительной красой"...
Есенинский зимний лес без таинственной дымки: заколдованный невидимкой,
он всего лишь "дремлет... под сказку сна" (у Тютчева: "Сном волшебным
очарован"). Сосна, что подвязалась "словно белою косынкой", уподобилась
согбенной старушке с клюкой. "А над самою макушкой долбит дятел на суку".
Стихотворение "Пороша" (1914), о котором только что говорилось, - во
всем корпусе есенинских произведений, пожалуй, единственное, где более или
менее ощутимо прямое влияние Тютчева. Однако дело не в количестве подобных
примеров. Суть в близости живого и непосредственного чувства природы у
Тютчева и Есенина.
Страстное утверждение старого поэта:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик -
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык... -
молодой лирик не мог не разделить всем сердцем: он и сам воспринимал каждую
травинку, каждое дерево как нечто одушевленное, неотделимое от человека. В
то же время характер образов одушевленной природы у того и у другого поэта
различен. "Вечер пасмурно-багровый светит радужным лучом" и "Теплый вечер
грызет воровато луговые поемы и пни" - принадлежность этих строк угадывается
сразу.
Образы природы из некоторых поздних стихотворений Тютчева вообще чужды
Есенину (например, "природа-сфинкс"), как чужды ему тютчевская космогония, мысль о "древнем хаосе" - основе мироздания...
В 1855 году под впечатлением поездки в родное село Овстуг (Орловская
губерния, ныне Брянская область) Тютчев написал стихотворение, начинающееся
строфой:
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа -
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
Есенину были хорошо знакомы подобные горестные картины. В "ветхой
избенке" слышал он "жалобы на бедность, песни звук глухой" (цикл "Больные
думы", 1912 год). "Потонула деревня в ухабинах. Заслонили избенки леса..." -
начал он свою "маленькую" поэму "Русь" (1914). Они навещали поэта - думы о
заброшенности отчей земли, о сиротливости крестьянских изб, о пустынности
поля - "горевой полосы"... "Край ты мой забытый, край ты мой родной!" - не
раз вырывались из его груди безрадостные вздохи...
Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной, -
писал Тютчев, вглядываясь в лик "края... русского народа". Сам поэт видел за
этой "смиренной наготой" душевную красоту, непочатую силу. .
И тут снова вспоминается есенинская "Русь": сыновье признание в любви
"родине кроткой" с ее седыми матерями и печальными невестами, с ее добрыми
молодцами - "всей опорой в годину невзгод"...
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить;
У ней особенная стать -
В Россию можно только верить.
Нет ли отзвука этого знаменитого четверостишия Тютчева в есенинском
стихотворении "Запели тесаные дроги..." (1916), обращенном к родине: Холодной скорби не измерить,
Ты на туманном берегу.
Но не любить тебя, не верить -
Я научиться не могу.
Вера в Россию, ее народ, ее ясную судьбу не угасала в сердцах обоих
поэтов. Они жили в разное время, различно было их социальное положение,
воспитание, но в пути каждому из них светило непостижимо емкое слово
"Родина".
Над этой темною толпой
Непробужденного народа
Взойдешь ли ты когда, свобода,
Блеснет ли луч твой золотой? -
писал Тютчев в 1857 году. Он был уверен, что этот луч "блеснет... и оживит, и сон разгонит и туманы...".
Минуло шестьдесят лет. Час свободы пробил. И когда потрясенный
октябрьской бурей мир двинулся к новому берегу, крестьянский сын, поэт
другой судьбы сказал: "Верьте, победа за нами!"
"За нами" - за "отчалившей Русью", за той самой "темною толпой" народа, за теми самыми "мирными пахарями", "добрыми молодцами", что обрели
неизбывную веру в свои силы и встали вместе с рабочим людом за землю, за
волю...
В один из осенних дней Городецкий, как он сказал, заглянул ко мне на
минутку - оставить новые стихи и распрощаться: надо было успеть на собрание
поэтической секции в Доме литераторов.
- А я побывал в Рязани, - сообщил я ему. - На юбилейном есенинском
вечере!
- Как он прошел? - спросил Сергей Митрофанович, садясь на стул. - Это
интересно...
Я рассказал о новом концертном зале, которому присвоено имя Сергея
Есенина, о выступлениях рязанцев и москвичей, об открытии бюста поэта в фойе
театра, о скромном букете фиалок, который положила на мрамор неизвестная
старушка...
- Был там Петр Иванович Чагин, - добавил я. - Мы с ним в гостинице
проговорили почти до утра. Чудесный человек!
- Замечательный! - оживился Городецкий. - Я с ним давно дружу.
- И между прочим, знаете, что Чагин рассказал? - продолжал я. - Что он
очень любит стихи Тютчева и в Баку когда-то читал их Есенину. А тот слушал и
восхищался...
- Ну, вот видите...
- Да иначе, наверно, и быть не могло... Ведь многие стихи Есенина
последних лет, рассуждали мы с Чагиным, полны драматической напряженности,
горьких раздумий, скорби утраченных надежд. А это все свойственно лирической
исповеди позднего Тютчева. Вспомнили мы с Чагиным и мудрый тютчевский взгляд
на приход нового поколения:
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;
От чувства затаенной злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир...
Мы сошлись с Чагиным на том, что добрый гений, к которому в этих стихах
обращался Тютчев, не оставил и Есенина. Автор "Руси советской" с открытой
душой слушает, как "другие юноши поют другие песни". Он знает, что "они, пожалуй, будут интересней - уж не село, а вся земля им мать". И душевно его
напутствие новому поколению, чей свет уже разгорается над родными
просторами...
Сергей Митрофанович понимающе кивнул и, хитровато улыбнувшись, спросил:
- А все-таки как же Есенин откликнулся на строки Тютчева о ветреной
Гебе, что "громокипящий кубок с неба, смеясь, на землю пролила"?
- А вот как - в стихотворении "Гляну в поле, гляну в небо...":
Снова в рощах непасеных
Неизбывные стада,
И струится с гор зеленых
Златоструйная вода.
О, я верю - знать, за муки
Над пропащим мужиком -
Кто-то ласковые руки
Проливает молоком.
Что-то есть похожее, не правда ли?
- Кажется, есть. И все-таки повторю банальную фразу, Тютчев остается
Тютчевым, Есенин - Есениным...
- А Городецкий - Городецким, - вставил я.
- Совершенно верно, - засмеялся Сергей Митрофанович...
5
Первые послеоктябрьские годы были исключительно тяжелыми для молодой
Советской республики. Иностранная интервенция. Белогвардейщина.
Контрреволюционные мятежи, диверсии, заговоры. Останавливались заводы: не
хватало топлива. Разруха в хозяйстве, на транспорте. Эпидемии. Голод.
Вынужденное введение продразверстки вызвало ропот деревни.
"...Крестьянство формой отношений, которая у нас с ним установилась, недовольно, - говорил В. И. Ленин в 1921 году, - ...оно этой формы отношений
