А я тебе, сын мой, тоже предсказываю — станешь великим… Ну, скажем, летчиком-космонавтом, капитаном целой флотилии или историком вроде меня, — дурашливо-патетически заключил Петр и снова продолжал чтение, перебегая от строчки к строчке:

«…Вид, в котором царь и его спутники оставили дом и принадлежащий к нему сад в Дептфорде, был таков, что адмирал Джон Бенбоу пожалел о своем гостеприимстве. Краска была ободрана, стекла выбиты, печи и печные трубы сломаны, дубовые и сосновые перекладины в потолках выдраны. Изломаны столы, кресла, стулья и другая мебель, изогнуты крюки и прочие металлические каминные принадлежности, как-то: щипцы, лопатки и железные решетки. Эти железные предметы, должно быть, служили для упражнения богатырской силы „двадцатичетырехлетнего царя“ и его ближайших друзей…»

О, сынок, да тут бесконечный перечень отнюдь не царских, а попросту скотских деяний… У кого хватает воли распорядиться собой лучшим образом, тот воистину достигает царского, человеческого величия. Что-то очень символическое есть в том, что царь, оказывается, подарил на прощание королю Вильгельму Третьему драгоценный рубин в десять тысяч фунтов стерлингов, обернутый в простую бумагу, — величайшая драгоценность в грубой варварской оправе…

Петр приоткрыл обложку и титульный лист, остановил свой взгляд на портрете молодого царя. Он был в латах, в горностаевой мантии, стоял подбоченясь, вполоборота. Крупные локоны густых волос спадали до плеч. Губы припухшие, женственные, чувственные, нос прямой, крупный, глаза большие, мягкие и в то же время наполнены высокой и властной силой. Открытый чистый лоб украшал лицо царя, а легкие усики придавали его облику молодцеватость, дерзость рано повзрослевшего юнца, готового на любые приключения ради дам и на скорую дуэль во имя чести. На самом-то деле царь Петр никогда не носил ни лат, ни горностаевой мантии, изображенной на портрете, которая удерживалась на плече перевязью, расшитой бриллиантами. А на обиды отвечал вспыльчиво, резко, мог ударить того, кто его раздражал, кулаком по лицу или шпагой по спине, или приказывал рубить голову. Шенк польстил царю в своей гравюре.

— Ну что, сынок мой, скучно тебе слушать о царской разгульной юности?.. Какой твоя будет, хотел бы я знать? Тоже, наверно, не откажешься побуянить. Смотри, с такими теперь просто справляются. Подкатит ПМГ с «тюльпанчиком», дружинники схватят под руки и привет — пятнадцать суток, царь-государь мой. А чтобы избежать такого, давай-ка почитаем что-нибудь про царское детство, может быть царей плохо воспитывали, мы исправим, если что не так…

И Петр продолжал чтение, но уже потише, убаюкивающе, как читают детям сказки:

— «…Петр Великий родился в Москве в Кремлевском дворце в ночь на четверг 30 мая 1672 года. В отдачу ночных часов даровал бог царевича в исходе первого часа пополуночи. В пятом часу утра состоялся торжественный выход в Успенский собор к молебну, на котором присутствовали: царевичи (симбирские и касимовские), бояре, окольничьи, думные и ближние люди, стольники, стряпчие и дворяне московские в цветных охабнях».

Ну что, сынок, постанываешь да покряхтываешь? Сердишься? Ревнуешь? Не по-царски тебя встречали врач да сестра-сиделка?.. Лежи, маленький, спи, мой хороший Царевич-королевич, солнце на небе одно на всех…

«…В передней государь жаловал собравшихся водкой и фряжскими винами; заедали яблоками, дулями и грузами в патоке…»

Было, сынок, и у нас что-то в этом роде… Мы даже шампанское пили, а заедали чуть ли не селедкой с картошкой… Пропились в честь тебя — в дым… Ну, ну… не шуметь… что, понравилось чтение про царевича?.. Продолжим, чтобы начать твое царское воспитание незамедлительно…

«…Одним из блюд за обедом был требуемый обычаем при праздновании родин „взвар“, который подавался в ковшах.

С новорожденного царевича была снята мерка, и на третий день по его рождении, 1 июня, иконописцу Симону Ушакову была заказана икона на кипарисовой доске длиной в 11 и шириной в 3 вершка, в „меру“ Петра…»

Тебя, сын, мы сфотографировали обычным способом. Хоть по старым приметам считается, что нельзя фотографировать до трех лет, чтобы не сглазить. Вот и меня мама, как говорят родственники, запретила снимать на фотокарточку, поскольку выжил только я один из пяти братьев. Ну, а ты у нас парень современный, без предрассудков.

«…В субботу 29 июня, в день тезоименитства новорожденного царевича, в третьем часу дня, т. е. по нашему счету в шестом часу утра, до обедни, в церкви св. Алексея митрополита в Чудовом монастыре совершено было над младенцем таинство крещения…

В тот же день, в Грановитой палате состоялся у государя „родильный“ стол. Присутствовали все, кто обычно бывал при парадных обедах. На стол были поданы: коврижка сахарная большая, изображавшая герб государства Московского, другая коврижка сахарная же, коричневая; голова большая (сахару), „росписана с цветом“ весом в два пуда двадцать фунтов, орел сахарный большой литой белый, другой орел сахарный же большой красный по полтора пуда каждый, лебедь сахарный литой весом в два пуда, утя сахарная литая же весом двадцать фунтов, попугай сахарный литой весом десять фунтов, город сахарный, Кремль с людьми с конными и с пешими, башня большая с орлом, башня средняя с орлом, город четвероугольный с пушками» и т. д. и т. п.

Это все, конечно, по-царски, нам, сын, такого не видать, был бы обычный сахар рассыпной да хороший чай «грузинский», или еще лучше «цейлонский», и насчет коврижки можно сообразить — с полкилограмма… Гули-гули… весело тебе стало, как о сладостях заговорили… Продолжим, что еще там бывает на рождение царя…

«…Новорожденного царевича окружала та же царственная роскошь, с какой проходили младенческие годы всех царевичей XVII–XVIII веков. К младшему приставлен был целый штат. При нем мы видим кормилицу Неонилу Ерофееву, — Петра до двух с половиной лет не отнимали от груди…»

Это, сынок, говорят, имеет большое значение, молоко матери самое лучшее питание, от него и рост, и здоровье, и ум, а вот насколько его хватит? Нынче общая беда почти у всех матерей, от быстрой, напряженной жизни пропадает молоко, «перегорает», и никаких кормилиц не сыщешь. Придется тебя, если что, подкормить кефирчиком…

«Неонилу Ерофееву сменила новая кормилица. При детской царевича состояли еще шесть женщин: казначея, заведовавшая бельем и платьем, и пять постельниц. Царевич со своим штатом помещался в особых пристроенных к дворцу деревянных хоромах».

Ну, тебе ничего нового не будет, и штат весь тут налицо, а пеленки ты мочишь через каждые тридцать минут, не настираешься, не насушишься…

«…Одна комната в этих хоромах была у него обита серебряными кожами. Лавки и подоконники — сукном червчатым гамбурским. Младенцу устроена была новая колыбель: бархат турской золотой… да репейки серебряны не велики, в обводе мох зелен, подкладка тафта рудожелта, на обшивку ременья бархат червчет веницийский, к яблокам на обшивку объярь по серебряной земле травы золоты с шелка розными. В колыбель был сделан пуховик, наволока камка желта травная, нижняя наволока полотняная тверских полотен, пуху лебяжьего чистого белого пошло полпуда».

А ты, мой царевич, лежишь на вате. Радуешься, умница моя? Радуйся, вся жизнь у тебя впереди. Трудно, говорят, в ученье — легко в бою. Закаляйся.

«В 1673 году в детскую царевича были заказаны опахалы из страусовых перьев разных цветов…»

И пошло-поехало тут насчет обуви, да кафтанов, да подвязок, шитых серебром по белому атласу…

«…По мере роста царевича детская его наполнялась игрушками. В январе 1673 года восьмимесячному царевичу были сделаны „два стульца деревянных потешных“. В мае того же года внесена в хоромы к царевичу исполненная шестью костромскими иконописцами „потешная книга“, с картинками».

Ну, сынок, это у тебя будет с избытком. Слава богу, заказывать нынче книги можно в любой библиотеке, или даже в киоске, если есть хорошее знакомство, а иначе берут нарасхват — про зайчиков, да про медведей, да про муху-цокотуху или про царя Салтана и сына его Гвидона… Надо же не проглядеть твои первые книги.