Посреди стола, прямо на доски, до желтизны отскобленные ножом, повар вывалил крупные бледно-розовые куски семги. Рыба была нежной, с недосолом, с легким запахом жира и моря. Самыми вкусными оказались ее хрящи. Петр любил рыбу. Сейчас он ее не просто ел — священнодействовал, жевал медленно, основательно, похрустывая хрящами.

Илья, как всегда аккуратный, старающийся быть незаметным, никому не мешать, ни в чем не переборщить, на третьем куске сказал:

— Спасибо, никогда не забуду вашей ухи, — и вышел из-за стола.

Профессор брал кусок за куском, разламывал их и выедал лишь спинки.

— Ты ешь прямо все, у нее кости не вредные, с пользой, — посоветовал рыбак. Он улыбнулся на этот раз, и на суровом его лице можно было теперь увидеть, каким он был в детстве.

— Наелся, все! Никогда я столько не ел, — замахал руками Даниил Андреевич. — Еще немного, и встать не смогу.

Рыбак сразу стал говорить профессору «ты». Уважительная, даже покровительственная простота и доверие слышались в его сочном голосе. Хоть у Даниила Андреевича была длинная, седая борода, по глазам было видно, что он младше басистого рыбака, небритого, обветренного, с глубокими морщинами на лице.

Разговор за столом не получился, лишь двумя-тремя фразами обменялись рыбаки с председателем, в какую сторону идти да какие сети «похожать». И снова ответил за всех густой бас:

— На Межевую пойдем, по левую руку, — и никто ему не возразил.

Солнце светило и грело вовсю. Море покачивалось, переливалось и поигрывало зайчиками. После душного помещения особенно приятным, освежающим показался ветер с моря.

Рыбаки расселись перед избой: кто на камушек, кто на песок, кто на корягу или бревнышко. Как по команде все начали обматывать ноги портянками, кирзовые сапоги, как стволы орудий, стояли возле каждого, голенищами вверх.

Недолгий перекур, медленный спуск к причалу, к просторным карбасам.

— Давай, борода, прыгай ко мне, — крикнул Даниилу Андреевичу старик, с которым он ел. Теперь, в кирзовых сапогах, в теплых брюках, в фуфайке, да еще в длинном прорезиненном переднике, облепленном чешуей, рыбак этот заметно увеличился в объеме. В лодке он стоял основательно, и, кажется, был самым главным тут из всех, — председатель тоже относился к нему с особым почтением.

Петр заметил, что профессор почему-то сторонится старого рыбака, — может, обиделся, что назвали его бородой?

— Спасибо, я с председателем, — ответил Даниил Андреевич.

— Смотри, хозяин барин. Давай, сынок, прыгай ко мне, — махнул он рукой Петру, показывая на свой карбас, в котором сидели еще двое: недавний повар, рыжий крепкий парень, и тоже дюжий русоволосый сосед рыбака по столу. Они ловко поймали Петра за руки и усадили на корму, в небольшой отсек, где лежали канат и пустая стеклянная банка из-под консервов.

— Советую и вам к Александру Титычу, — сказал председатель. — Он в здешних местах лучший рыбак, а эта похожка у него особенная. Ему давно бы пора на пенсию, да все никак не хотел уходить. А завтра вот провожаем на законный отдых, как говорится.

«Так вот он каков, друг Титова, этот Александр Титыч», — подумал Петр. По словам мастера Титова его друг-помор представлялся Петру более рослым и благодушным.

— Илья, пойдем и ты с нами! — крикнул Даниил Андреевич, все еще нерешительно переминаясь на пирсе.

— Втроем будет тесновато, — сказал председатель.

— Давай, давай бери его, забирай к себе насовсем, — рассердился Александр Титыч.

— Обиделся, — огорчился председатель.

— Да ты чего это, Титыч? Гости, чай.

— Вот я и говорю, забирай в свою председательскую посудину, чтобы почетнее было.

— Нехорошо, Титыч, нехорошо!

— Ладно, чего там, на том свете разберемся. В общем, ежели, дед, хочешь идти ко мне, иди, не утоплю, — смилостивился Александр Титыч. — Давай, Андреич, их всех на корму. Горожане народ жидкий, поместятся.

Катер потащил все три карбаса за собой вдоль берега по солнечной воде, рыбаки не спеша покуривали, их оранжевые прорезиненные робы напоминали костюмы водолазов. Лица были коричневые с красноватым отливом, глаза внимательные, смотрели на гостей с любопытством.

Профессор поглядывал на море и на рыбаков, казалось, что он нервничал. Он не привык, находясь с людьми, долго молчать.

— Сколько лет рыбачите, Александр Титыч?

Тот прищурился.

— Сколько лет?.. Ты чего, дед? Обиделся на меня? Или испугался, что утоплю? Страшен чем?

Взгляд рыбака остановился на профессоре и ни вправо, ни влево — глаза с красными прожилками на белках ждали ответа. Профессор смутился, но не надолго:

— По правде сказать, не люблю панибратства.

— Это значит, обиделся, что тебя дедом назвал? А кто ты есть? Ты дед и есть, борода у тебя дедовская. Или не понравилось, что на «ты» называю? Так чего уж тут, годов у нас много. А так уж водится — сел в рабочий карбас, значит, свой, а иначе не выгрести, море чужаков не любит. Ты ко мне пришел, в артель. Посмотреть, что и как. А я тут главный, могу принять, а могу и нет. У каждого свои секреты. Ты ведь на свою работу не всех пускаешь? Ты по какому делу мастер?

Профессор тонкой бледной рукой крепко держался за край карбаса, сидел напряженно, в неудобной позе.

— Ты поближе сядь, а то вывалишься, — посоветовал Александр Титыч. — Значит, что делать-то умеешь? В чем мастер?

Профессор ответил не сразу, он переспросил:

— Мастер?.. Сложный вопрос. Я мастером себя не считаю.

— Как так? Всякий человек по какому-то делу мастер.

— Я историк. Изучал историю древнего мира. Читал лекции студентам.

Александр Титыч уважительно покачал головой.

— Учил, значит, уму-разуму, как жить, — это хорошо!.. А сам-то для себя узнал, как жить, через эту историю? Тут при жизни не вдруг узнаешь, что почем, а древний-то мир, эвона, когда был, быльем поросло…

Профессор снова помолчал и опять начал с вопроса:

— Как жить? Мудреных ответов много, да все они с оговорками. Лучше на это отвечает каждый сам себе. Причем, прислушивается человек, как бы ни уважал он разум, больше к сердцу. Одному выходит так хорошо, другому — иначе…

Даниил Андреевич говорил это все почему-то с неохотой, будто бы он смущался, или не считал себя вправе рассуждать на подобные темы, или уж слишком много о них пришлось говорить, так и не придя к определенному выводу.

— А насчет отдаленности древнего мира… Тут, как ни странно, мы порой больше осведомлены, чем историки, изучающие новейшее время. Имеем даже поточнее цифры и факты… И беспристрастнее можем отнестись к тем или иным явлениям человеческой жизни. А она в сути своей почти неизменна.

Профессор не приспосабливался к собеседнику, не подыгрывал ему, говорил на равных, и видел, что его отлично понимают. Александр Титыч согласно кивал головой.

— Вот я и давал студентам, — размеренно продолжал профессор, — различные цифры, факты, описывал примерно, как сам себе представлял обстоятельства, обстановку, в которых происходили войны, охота, домашняя и общественная жизнь. А уж выводы старался предоставить сделать студентам самим.

— Боялся? — быстро спросил рыбак. И так же быстро услышал ответ:

— Нет, чтобы думать научились. А вернее, они меня учили, заставляли думать, и за это я их называл порой «дорогие мои учителя».

Профессор посмотрел на Илью, на Петра, улыбнулся: мол, вы-то знаете, я не скромничаю излишне, не таков, и не кокетничаю, хоть это мне и свойственно, но насчет учителей — истинная правда!

Александр Титыч перехватил взгляд, и, наверно, ему показалось, что его немного дурачат. Он, повысив голос, напористо спросил:

— Да откуда ты знаешь, что цифры твои и факты не врут? Им же тысяча лет! Я вон про свою рыбалку такое написать могу… Зацифирить!

— Это уж точно… Ну, как это?.. Цифра — она как дышло. Это, ну, как это, и тю… — махнул рукой так долго молчавший могучий напарник Александра Титыча. Верный друг, он во всем готов был поддержать своего загребного.