Пить, конечно, и в самом деле надо меньше. И чем меньше, чем лучше. Пусть тошно без Зоны, но ведь и когда ходил, тоже пил – расслаблялся.
Карлос встал, выпрямился во весь свой ставосьмидесятисантиметровый рост, расправил мощные плечи, тряхнул золотыми локонами, крякнул, протянул левую руку, сгреб Маркиза за грудки и без малейшего усилия поднял его, помотал вправо-влево, оторвал от пола, и швырнул назад. И даже не запыхался, хоть Маркиз и слегка трепыхался. Что ему жалкие шестьдесят килограммов… или меньше, потому что Маркиз всегда худел, будучи в депрессии или в азарте. Это состояние называлось «минус три» (имелись в виду килограммы). Карлос улегся на диван, со вкусом откусил яблоко, похрустел и нормальным голосом сказал:
– Давай, давай, выкладывай, какая тебя мысль обуяла. Невооруженным ведь глазом видно: ты что-то задумал.
– Тебе не все равно? – буркнул Маркиз, поправляя смятую рубашку. Бугай чертов.
– Не все, – пожал плечами Карлос, – и ты это прекрасно знаешь. Для реализации твоих идей чаще всего бывают нужны подручные средства. Например, я.
Забавно, однако. Подручное средство с экстрасенсорными, телекинетическими и черт знает еще какими способностями у вполне заурядного типа, который никогда не знает, что думают окружающие и совершенно бессилен против пришельцев.
– Комплексуешь?– проницательно спросил Карлос. – Не надо. Мысли читать и стулья без помощи рук двигать ты не умеешь, но я все равно при тебе подручное средство, потому что ты генератор идей. Мне твои идеи ни в жизнь в голову не придут. Что ты хочешь?
Маркиз поднял голову. Он знал, что тоскливые его глаза сейчас меняют выражение. Карлос оживился, устроился в позе пирующего эллина и тал ждать ответа. Временами он был очень упрям. Восьмидесятикилограммовая пиявка. Теперь не отвалится, пока крови не напьется. Их пиявок, говорят, спичкой подпаливать надо, чтоб отцепились. Это можно.
– Видишь ли, Шарло, – по мере возможности проникновенно сказал Маркиз, – в том, чего я хочу, мне нужны иные подручные средства. Не ты. Дело в том, что я хочу пойти в Зону.
Карлос даже подпрыгнул и вытаращил глаза.
– У тебя температура? – осведомился он. – Высокая?
Маркиз его добил:
– Я хочу пойти за Барьер.
Карлос всерьез содрогнулся и жалобно спросил:
– Ты правда здоров?
– Не знаю, – честно признал Маркиз. За Барьер не ходил никто. Даже пришельцы, хотя всю доступную часть Зоны они исползали на карачках, обнюхали и попробовали на зуб. Сталкеры не ходили ба Барьер, потому что оттуда не возвращались. Инопланетяне не ходили, потому что за Барьером у них отключались диски связи и не срабатывала защита, а рисковать они не любили. И найти дорогу к Барьеру у них получалось не всегда, Барьер – он не шлагбаум, его не всегда видно. Никто не знал, что там, за Барьером. Пришельцы запустили туда робота года четыре назад, до сих пор ждут. Маркиз в бытность свою активным сталкером совался за Барьер пару раз, но очень недалеко, потому что его охватывало какое-то странное чувство, ничем не объяснимое ощущение легкости, иллюзорности, чуть ли не небытия. Зона вся по первости кажется нереальной, а за Барьером… не мог Маркиз понять, что там, вот и не осмеливался идти далеко без напарника, а туда напарника нельзя было найти даже в счастливые времена. Страшно было за Барьером. Будто нет тебя.
Инопланетяне строили множество гипотез, большая часть из которых была Маркизу непонятна. А чего стоят неподтвержденные гипотезы? Маркиз и сам на них был горазд, на службе сочинение версий было как раз его специальностью: выдумать с полсотни и по очереди отсеивать неправильные, пока одна не останется, верная, причем порой наиболее невероятная.
Версия родилась с год назад. Родилась посреди ночи, когда Маркиз, озверев от бессонницы, ушел в кабинет, уселся в любимое кресло, хлопнул любимого арманьяка, закурил любимые синие «Голуаз» и задумался, причем не о Зоне. И тут пришла Мысль. Мысль мучила его еще очень долго. Версия казалась уже аксиомой, но хотелось увидеть своими глазами. Поначалу сдерживала память о том, как «ласково» принимала его Зона, потом он вспоминал, что никто из-за Барьера не возвращался. А в конце концов Мысль завладела им целиком, и все сомнения от отбрасывал. Отметал, можно сказать. Ему надо было проверить, и как всегда, на своей шкуре. Он находил оправдания своей безумной затее, он уговаривал себя, что Зона его забыла после такого перерыва и примет если не с распростертыми объятиями, то хотя бы нейтрально. Он попросту надеялся на свое везение и на великое «авось».
О том, как он будет возвращаться, если его Мысль окажется верна, Маркиз старался не думать, потому что думать было не о чем. Информации не было вовсе, потому решать реально можно только на месте. Он осторожно поспрашивал сталкеров, рассчитывая найти какого-нибудь молодого авантюриста, не знавшего его раньше и, следовательно, не знавшего, что Зона его отторгла. Но то ли авантюристы все повывелись, то ли нынешняя молодежь горела желанием не исследовать и понять Зону, а побольше с нее получить, то ли их предупреждали, что Маркиз – опасный напарник, но желающих не нашлось. Идти один он все же не решался. Сказать жене: «Я один иду за Барьер, если не вернусь, поставь свечку» – не мог даже он. Зачатки совести, наверное, все-таки имелись.
Он пытался заглушить Мысль коньяком – не помогало. Тогда он смирился. Охотно, надо сказать, смирился. Он решил искать напарника среди не-сталкеров, авантюристов менее суеверных. Это было трудно, потому что абы какой партнер его не устраивал, нужен был такой, на которого можно положиться. Нужен был человек с неплохой физической подготовкой, обладающий мгновенной реакцией, подвижный, умный, но не чересчур – короче, нужен был дисциплинированный, готовый безропотно шмякнуться мордой в дерьмо или замереть в самой невообразимой позе на неопределенное время… Нужен был надежный человек, которого в случае чего будет не очень жалко. Потому кандидатура Карлоса, идеально подходившего по параметрам, даже не возникала.
– Черт тебя подери, Маркиз, – медленно сказал Карлос, – неужели тебе нужна помощь психиатра? Могу организовать. Может, гуманнее было бы застрелиться? Идти за Барьер не лучший способ самоубийства.
– Я двадцать лет ходил в Зону, – Маркиз извлек из пачки последнюю сигарету и закурил, – и до сих пор не только жив, но и здоров.
Для сталкера двадцать лет – колоссальный стаж. Сохранить здоровье практически невозможно – потому Карлос и таращился на его худосочную фигуру в немом изумлении. Маркиз знал, что болезнь сталкера его когда-нибудь доканает, мотор уже работал с перебоями, а арманьяк и курево были не самыми лучшими средствами для его укрепления.
Но Маркиз имел в виду другое: руки-ноги есть, синей шерстью не зарос, третий глаз не появился, не стал ни Зверем, ни Сталкером – значит, здоров.
– Это ты фигурально выражаешься? – осведомился Карло. Маркиз кивнул. Ладно. Фигурально так фигурально. В общем, за все нужно платить. Болезнь сталкера – минимальная плата, взимаемая Зоной за беспокойство. Сама по себе вещь не страшная: в течение часа-двух температура поднимается до сорока и выше и падает до тридцати пяти и ниже, и так треплет два-три дня, реже – дольше. Ничего особенного, слабость только. Полежишь немножко и оклемаешься, вот сердце начинает сдавать. Пока от этой болезни никто не умер, главным образом потому что сталкеры вообще долго не живут. А Маркиз – ветеран.
– Ты забыл, как приветливо она тебя принимала? – вопрошал Карлос. – Ты забыл, как Шарль волок тебя на своем горбу?
Пафоса было столько, будто на своем горбу его волок именно Карлос и весил Маркиз полтонны. Маркиз кивал. Конечно, он все помнил, со всем был согласен, спорить не намеревался. Хотя спорщик он был отчаянный, обожал строить логичные системы, разбивать доводы противника – до тех пор пока не принимал решение. Вот тут переубедить его было невозможно. Карлос это прекрасно знал, просто ему надо было выговориться. Ради риторики. Он возводил очи горе, заламывал руки, использовал самые патетическое слова, короче, паясничал, как обычно в серьезной ситуации. Он молол языком, вряд ли вникая в то, что несет, просчитывая возможные варианты собственных действий. Чем больше было вариантов, тем дольше он молол. Наблюдать было смешно. Контраст между преувеличенно серьезной физиономией а-ля провинциальный трагик и холодными глазами был просто великолепен.
