С первых месяцев 1907 г. уже не могло быть никаких сомнений в том, что какие-то очень деятельные переговоры между Англией и Россией действительно ведутся.

Задача на первый взгляд была еще более трудная, чем та, которую английская и французская дипломатия разрешили в 1904 г. Вражда Англии к России началась еще в XVIII столетии и чрезвычайно обострилась в первой половине XIX в., несмотря на то, что экспорт русского хлеба, льна, пеньки, других продуктов сельского хозяйства направлялся тогда в значительной степени именно в Англию и русский помещичий класс, поскольку он сбывал эти продукты на внешние рынки, был прямо заинтересован в терпимых политических отношениях с англичанами. Но и вражда шла не столько со стороны русского, сколько со стороны английского правительства: Николай I, напротив, неоднократно — и в 1826–1827 гг., и во время своего визита в Лондон в 1842 г., и в 1850–1852 гг. (перед самой Крымской войной) — не переставал делать попытки к соглашению. Длительных результатов эти попытки никогда не имели, — все разбивалось о недоверие англичан. Дело в том, что быстрое территориальное расширение русской империи на юго-запад, юг и юго-восток тремя флангами угрожало Индии: замыслы относительно Константинополя, утвердившиеся в русских правящих и придворных сферах еще в 70-х годах XVIII в., движение на Закавказье и дальше в Персию, наконец, движение по Средней Азии, начатое при Николае I и продолжавшееся в обширных размерах при Александре II, — все эти три движения России в трех направлениях составляли в глазах английских стратегических авторитетов и английской дипломатии прямую, с разных сторон подходящую к Индии, угрозу. В 1854 г. Англия взялась за оружие, чтобы оградить Турцию от русских завоевательных планов; по мере того как Россия завоевывала Туркестан, Бухару, Хиву, английское беспокойство и противодействие все росли; в 1878 г. опять заговорили о войне Англии против России с целью ограждения Турции; в 1884–1885 гг., после занятия Мерва и подхода русских войск к границам Афганистана, отношения снова обострились до последней степени, и когда 17/30 марта 1885 г. генерал Комаров разбил высланный против него афганский отряд и занял весь богатейший оазис Пендже, который вместе с тем являлся как бы плацдармом для дальнейшего похода на Герат, то первый министр Гладстон произнес резкую речь в парламенте и побудил королеву Викторию обратиться непосредственно с довольно угрожающей телеграммой к Александру III. Русское продвижение остановилось, с Афганистаном был заключен мир, и спустя несколько лет установлены были особой разграничительной комиссией новые границы между Россией и Афганистаном. Россия оказалась у самых ворот в Индию.

Если дело чуть не дошло до войны даже при Гладстоне, старавшемся вообще поддерживать с Россией миролюбивые отношения, то при консервативном правительстве Сольсбери — и в 1886–1892 гг., и с 1895 г., когда власть после перерыва опять перешла к кабинету Сольсбери, — русско-английские отношения продолжали отличаться натянутостью и нескрываемым с обеих сторон недоброжелательством. С 1896 г. ко всем прежним причинам ссор прибавилась новая: дальневосточная политика России угрожала поглотить весь Северный Китай и так или иначе жестоко повредить экономическим и политическим интересам Англии на Дальнем Востоке. Тон правительственной прессы и кругов, близких к русскому правительству, становился (особенно с 1899 г.) все более и более резким; неудачи Англии в первый год англо-бурской войны особенно оживляли надежды тех, кому завоевание Индии представлялось делом вовсе не таким уж трудным. «Английские броненосцы, как ящерицы, к Герату не побегут»; «Англия идет под гору, Россия — в гору»; «Россия — молодая страна с военным честолюбием», — писало «Новое время». Подобные же мысли повторялись в других газетах, считавшихся выразительницами мнений русского правительства. Когда в 1902 г., после неудачного предложения соглашения с Россией, японский дипломат маркиз Ито прибыл в Лондон, то здесь без малейших колебаний консервативный кабинет принял все его предложения, и англо-японский союз был заключен. Этот союз был, конечно, прямым прологом к войне Японии с Россией. Янония делала этой войной не только свое, но и английское дело: движение России к Тихому океану, движение в глубь Китая было остановлено, и совершенно очевидно было, что оно остановлено на продолжительный срок.

И вот тогда-то, несмотря на все английское сочувствие японской победе, несмотря на новое подкрепление англо-японского союза, японские дипломаты (уже начиная с переговоров, приведших к заключению Портсмутского мира) стали замечать — и японская пресса, при всей своей сдержанности, впоследствии это отметила — нечто не вполне понятное: Англия как будто перестала их так поддерживать, как поддерживала все время, пока шла вооруженная борьба. Мысль Эдуарда VII, разделенная всецело британским кабинетом, выяснилась лишь спустя два года — не в августе 1905 г., когда был заключен Портсмутский мир, а в августе 1907 г., когда было подписано англо-русское соглашение.

Дело в том, что русско-японская война и русское поражение изменили все положение в дипломатической игре: было ясно, что ни в Китае, ни на границах Индии, ни в других местах Азии, временно, но крайней мере, Англия может не бояться России, — настолько Россия была не в силах предпринять там какое-либо угрожающее движение; а с другой стороны, Россия могла все же очень и очень пригодиться для борьбы с Германией, и слишком уже ослаблять Россию в пользу Японии не могло поэтому входить в дальнейшие английские расчеты. Немедленно, в ближайшие годы, Россия, конечно, не могла выступить против Германии, но при доказанной всей историей способности России быстро оправляться после поражений и принимая во внимание, что в войне против Германии Россия была бы не одинока, а действовала бы вместе с двумя первостепенными державами, можно было наперед сказать, что в европейской политике Россия все же гораздо скорее окажется в состоянии играть некоторую роль, чем в политике азиатской, где формальным договором Англия и Янония гарантировали себе отныне взаимную поддержку для охраны неприкосновенности своих азиатских владений в случае покушения на них со стороны любой третьей державы.

Во всяком случае в предстоящий, ближайший исторический период представлялось возможным использовать Россию против Германии. Но и тут нужно было делать дело быстро и круто, т. е. сразу радикально заменить вековую вражду тесной политической «дружбой» и полным сотрудничеством, и это сейчас же после русско-японской войны 1904–1905 гг., начатой при деятельном подстрекательстве Англии и ведшейся при огромной финансовой и дипломатической поддержке японцев со стороны англичан. Тут тоже нужны были жертвы, тоже нужно было общее улажение всех спорных вопросов и такое их разрешение, которое в самом деле удовлетворило бы тогдашние русские правящие сферы. Весной 1907 г. переговоры между обоими правительствами настолько подвинулись вперед, что о готовящемся событии заговорили открыто во всей Европе. В германской прессе беспокойство было гораздо более острым, чем в 1904 г., когда состоялось англо-французское соглашение. Правда, с русской стороны следовали определенные заверения, что ни в коем случае предстоящее соглашение не направляется против Германии; правда, непосредственной опасности от России быть не могло, так как Россия была еще слишком слаба и революция, кроме того, вовсе не считалась в европейских политических кругах вполне подавленной.

Но больше всего беспокоила Германию, судя по правой, а отчасти и либеральной прессе, очень уж явственно развертывающаяся английская программа окружения Германии враждебными ей державами. «Eduard's Einkreisungspolitik» — «политика окружения», проводимая Эдуардом VII, сделалась любимой темой политической печати в Германии. Социал-демократическая печать тоже со вниманием и беспокойством отнеслась к готовящемуся новому событию; она обвиняла германскую дипломатию в бездарности и ошибках, которые будто бы и привели к этому результату. Левая, антиревизионистски настроенная часть социал-демократии видела в обороте, который принимали события, новое доказательство, что без активнейшего противодействия со стороны международного пролетариата гордиев узел европейской политики будет разрублен мечом и что угашение революционного духа в рабочем классе необходимо повлечет за собой усиление воинственного настроения в крупнокапиталистических слоях всех великих держав, прямо ведущих Европу к войне.