5 И в светлицу до рассвета Воротилась, только где-то Разорвала я шутя Сарафанчик, растеганчик, Сарафанчик… На свиданьях (всех на свете) — Взгляды, речи, прикасанья. Взгляды гладят, льнут и молят, Говорят или скрывают. Речи взглядам помогают — То легко, то запинаясь; Пылко ли: «Меня влечет к вам, Как рокочущее море К берегу в часы прилива!» Или робко: «Я хотела Вам сказать… Нет, я забыла…» Прикасанья ж выражают Все, чего не могут взгляды, Все, него не могут речи, И у нас в саду сегодня Те же взгляды, те же речи, И знакомый голос шепчет: – Мой хороший, милый мальчик, Ты мой светлый, мой любимый. Хорошо, что ты признался. – Я тебя нашел сегодня, Я тебя не потеряю, Мы отныне нераздельны: Нет меня, и ты исчезла, Что-то общее, родное, Навсегда, совсем, навеки, Нет конца и края нету, На твоих ресницах вечность, Жизни смысл на лбу в морщинке И вселенная сгорела. Наших щек едва коснувшись. — Как ты говоришь красиво, Как тебя приятно слушать. Только вот что, поздно, милый, Я пойду. Прости. Пусти же. – Что такое ты сказала? Я не слышал и не понял. - Ты понять меня попробуй, Дорогой мой, сумасбродный. Нам нельзя соединяться — Жизнь у нас не состоялась. – Жизнь у нас теперь начнется. Это будет так, ты слушай: Мы одни с тобою будем, Никого не будет рядом, И моя рука с твоею Расставаться будет только Для того, чтобы коснуться Плеч твоих, волос иль шеи. Будем жить, любить, работать И читать друг другу строки Из любимых, из поэтов, И в лесу гулять под вечер, Чтобы шишки под ногами, Чтобы воздух чистый-чистый. Чтоб легко, чтоб паутина Неожиданно в лицо бы, А когда стемнеет, дома Ты играть и петь мне будешь Гурилевские романсы. – Это было бы возможно Через двести лет иль больше, Да и то навряд ли… Милый, В двадцать лет все губы алы И все девушки красивы. Ты еще не отличаешь Страсть из сердца и из книги. – Понимаю… Ты не веришь, Что мечта осуществится. Ты права. Нам невозможно Здесь, теперь соединиться. Ты должна бежать со мною. – Если даже убежим мы… Рай всегда бывает краток. Ты со мной не будешь счастлив, Или будешь, но недолго. А потом — подумай, милый — Ты любить меня не будешь. Что тогда я стану делать? Ты представь хоть на минуту: Может, лучше-то не будет? Может, будет только хуже? — Я тебя не понимаю. Ведь тому назад минуту Ты была совсем другая: Мы щеки щекой касались, Мы огонь губами пили. Разве можно нам расстаться? Если тянет… если сильно… – Нужно только удержаться. Это трудно, но несложно. – Мы других не понимаем, Нас никто не понимает — Все мы очень одиноки. И пошла дорожкой к дому. Ночь была совсем такая, Как бывает на свиданьях. Лунный свет блестел повсюду, Там где надо — серебрился, Там где надо — в тень скрывался. Даже соловей, наверно, Засвистал, запел, защелкал. Может быть, цвели жасмины. Я не знаю, я не видел. Я стоял и только слушал, Как шумят листвою липы, А потом бродил по саду, Временами повторяя: 6
Вьется ласточка сизокрылая… Осень. Мокрые скамейки И шуршанье под ногами. Я на время отлучался И нашел по возвращенье Все другое, все иначе. Так всегда, везде и всюду. Лет тому назад с десяток Я хотел быть баритоном: Чтобы сотни бедных женщин В вожделении смотрели, Как я выйду на эстраду, Как стальною диафрагмой Выжму ля бемоль с надрывом И с поклоном благосклонным Буду ждать рукоплесканий, Истеричных криков «браво» И с записками букетов. А теперь — совсем иное: Я б хотел быть фармацевтом. И тогда б, в тиши аптечной, Изобрел бы я таблетку, Чтобы у моей любимой Голова бы не болела. В наше время (странно ль это?) Голова болит так часто: Трудно многое постигнуть, А принять еще труднее, Скрыться ж вовсе невозможно. Ведь в саду моей поэмы Сыро, мозгло, неуютно, Пахнут осенью осины, Пахнут бренностью березы; Опадая, листья липы Прилипают друг ко другу И лежат бесплодной коркой, Для чего-то прикрывая Замерзающую землю. А в усадьбе стынут стекла И шаги ступают тише. Там в окне, чужой и строгим, Чей-то профиль с бакенбардой Декабриста больше нету, Что с ним, тоже неизвестно. И она, в лиловом платье, Прислонясь к колонне белой, Смотрит, как редеют листья, Как готовятся деревья Встретить голыми ветвями Белый и хрустящий холод. Платья воротник высокий Шею скрыл до подбородка, И на лбу легла вторая, Новая уже морщина. Каждый жест, наклон и ракурс Четкой линией намечен, Словно все это рисунок, Словно этот бархат платья — Не взаправду, а пастелью. Так картинкою на стенку Предо мной моя Россия. Той России больше нету, Той России я не видел. Почему ж я точно знаю, Сколько в этом доме комнат И которые ступеньки Под ногой поют протяжно? Иль с рожденьем мы теряем Что-то очень дорогое И к нему потом стремимся? Говорят, что у России Флаг был белый-синий-красный: Красный, словно в косах ленты, Синий, как на ниве точки Васильков, сухих и грустных, Белый, как поля зимою… Очень белой и веселой, Ноздри щиплющей зимою Я когда-то где-то видел Девушку в берете красном С синей розою в петлице. Имени я не запомнил: Может, то была Россия?.. Мы придумали Россию, Я придумал, ты придумал, Он, она, оно — так надо. Но России нет на свете. Может быть, была — не знаю; К сожаленью, я там не был. Тра-та-там, тра-та-там, К сожаленью, не был там. Для меня она — поэма, Грусть диагональных струек, Рваных, — на стекле вагона, Если за окном потемки, Дождь и дождь и дождь и дождь и… Где тот дом теперь и что в нем? Канцелярия совхоза Иль районная больница? Это всё не так уж важно, И не в этом вовсе дело. Лип и клавесин подобных, Чувств таких, переживаний Ричардсону бы хватило Толстых на десять романов. Мне же это — вздох случайный Так, вздремнулось ненароком. Впрочем, я забыл о главном, О «товарищах-потомках». Не исключена возможность, Что потомство откопает Рукопись моей поэмы. На такой прискорбный случай Нужно сочинить заране К ним прямое обращенье, Пальцем указав на темы, На идеи основные, И попутно объясняя, Что к чему и что же автор, Собственно, сказать желает. Вы, не знающие больше Войн, арестов, эмиграций, Лагерей, бомбардировок,— Вам наверно будет странно, Почему в такое время, Где вопросов неотложных — Словно комаров в болоте, Где проблем насущных, важных Как в харкотине бактерий, И когда поэт обязан Все понять и разобраться, Указать собратьям выход — Почему в такое время Выводить опять на сцену, Что другие описали И не раз и много лучше, Да к тому же без сюжета, Нету знания эпохи, Даже просто рифмы нету. Почему? Ответить трудно. Только вы меня поймете, Персонажи из поэмы, Вы, картонные фигурки, Что вырезывал я в детстве И потом играл часами На полу, в саду, на печке. О, фигурки из бумаги, Как уйти к вам? За окошком Липы не шумят. Их нету. За окном — дома и полночь. Я готов. Рюкзак в порядке. Обувь выдержит с неделю. Шарф свой затяну потуже (Иль совсем не надо шарфа)… Вот уж позади остались Шум шагов по тротуару И бессонница унылых Фонарей на перекрестках. Как нога ступает мягко По земле, родной опоре! — И приветствует знакомых: Камни, рытвины и лужи! Скоро будут и мозоли, Компаньоны дальних странствий! Никогда не знал, что ночью Так тепло и так просторно. Только в поле есть дорога. Только ночью светят звезды. |
