Гарин подошел ближе и увидел злые, остекляневшие от испуга глаза преступника, шрамы на щеке и подбородке.

— Ну что, Крюков, встретились? — глухо и без тени торжества сказал майор. Постоял, повернулся и устало пошел к служебной машине.

Граната лежала между ящиками с пустыми бутылками и грубо сколоченным столом, на котором Дегтева сложила гору хлеба, завезенного в магазин час назад. Хлеб еще не остыл и, несмотря на открытые двери и крепкий февральский мороз, дышал теплом. В картонном ящичке белела мелочь, рядом лежали смятые рубли и трешки. Судя по всему, дневная выручка небогато торгующего магазина осталась целой. Следовательно, не на деньги польстился преступник, убивший эту женщину.

Для следователя место преступления всегда распадается на части и во времени, и в пространстве. В первые минуты осмотра даже изрядно загроможденное помещение мгновенно избавляется от всех лишних вещей, оставляя только четкие взаимоотношения между предметами, имеющими самое непосредственное отношение к поиску, и только потом на прямой линии жертва-орудие-преступление появляется интерьер — столы, перегородки, решетки на окнах и все то, чем люди привыкли заполнять места своего обитания и работы.

А вот в этот раз привычная связь восприятии оказалась нарушенной. Первой Иван Никанорович увидел гранату — уж очень необычной она показалась здесь, в простеньком продовольственном ларьке. Вермишель, макароны, хлеб, сахар — и вдруг граната довоенного образца, с затаенным блеском начищенной «рубашки».

У входа в магазин стояла притихшая толпа. Многие хорошо знали бойкую и крикливую Дегтеву, моложавую бабенку лет тридцати, всегда так уверенно командовавшею своим немудреным хозяйством. Жители окрестных домов не особо жаловали Дегтеву своим уважением — была она придирчива и скора на резкое слово и за недолгие годы своей работы в этом магазине успела не раз и не два со свойственной ей поспешностью поругаться почти с каждой из стоящих здесь домохозяек, которые казались беспомощными и неповоротливыми и мешали ей, Дегтевой, работать.

Ей частенько желали всяких бед, язвили по поводу мужа, недавно условно освобожденного из заключения, но все равно каждое утро и каждый вечер, прихватив авоськи и хозяйственные сумки, шли сюда, зная, что Дегтева бойка не только на язык, но и на дело, и порой в ее магазине оказывались продукты, за которыми во всех других местах тут же выстраивались длинные очереди. А Дегтева торговала на взгляд своих знакомых очень умело — давала такой товар только тем, кого знала в лицо, втихомолку да вприглядку. А те не задавались особенно мыслью, откуда эти товары и почему Дегтева не выставляет их на витрину.

А вот теперь стояли они здесь, рядом, а в трех-четырех шагах лежала Дегтева. И когда лейтенант Губарев, поинтересовавшись, нет ли среди присутствующих очевидцев происшедшего, а таковых не оказалось, попросил не мешать расследованию, толпа медленно поредела, а немного спустя и вовсе сошла на-нет.

Отсутствие очевидцев чрезвычайно удивило Ивана Никаноровича. Судя по уже имевшимся данным, убийство произошло чуть позже полудня, и хотя изрядно потрескивал февральский мороз, людей вокруг было много. Магазин был открыт, и самое большее в нем на две-три минуты могло не оказаться покупателей.

Молоденькая практикантка Люда Шемонаева с плохо скрытым страхом смотрела на деловые движения экспертов.

И Иван Никанорович неожиданно понял, что эту хорошенькую девушку потрясло даже не само убийство — о них она была наслышана и знала, на что идет, выбрав юридический.

Ее потрясло то, что можно вот так, в предельной близости трупа, спокойно и обстоятельно ворошить бумаги и свертки, мешки и старенький халат погибшей, словно ищут люди куда-то завалившийся двугривенный.

Сайрам Байрамов, продавец из соседнего магазина, подошел к капитану и поделился своими наблюдениями. По его словам, в полдень подъезжал к магазину хлебный фургон, выгружали из него хлеб, и вышел экспедитор от Дегтевой чем-то крайне раздраженный, громко хлопнул дверью и уехал. Лейтенант Митько, копавшийся в бумагах, обнаружил свеженькую фактуру, почему-то Дегтевой не подписанную.

Разыскали экспедитора Сариева. Поинтересовались у него, что он делал в полдень в магазине Дегтевой. Сариев, как видно, еще ничего не знал о происшедшем или вид такой сделал и обрушился на Дегтеву со всевозможными упреками. Оказывается, Дегтева взяла хлеб у Сариева, а подписать фактуру отказалась, сославшись на то, что и так много хлеба осталось от утреннего завоза, и что подпишет фактуру, когда продаст хлеб. А нет, так везите обратно, я вас не видела и вашего хлеба тоже.

Приостановив буйное словоизвержение, Иван Никанорович мягко, по-отечески посмотрел на Сариева, подтолкнул того к столу, сунул желтую деревянную ручку и предложил пока дать подписку о невыезде, а там видно будет.

Час времени Иван Никанорович посвятил изучению гранаты. Была она до блеска начищенной, довольно тяжелой, несмотря на то, что под крышкой было пусто, видимо, динамит еще сто лет назад вынули.

Откуда она могла взяться? Откуда этот нестерпимый блеск, словно каждый день ее начищали, как солдат пуговицы перед парадом. И казалось капитану, что в этом блеске была главная загадка дела.

Иван Никанорович не ошибался, думая, что потрясло Люду не столько самоубийство, сколько деловитые движения лейтенанта Губарева и его помощников, исследовавших каждый квадрат помещения в поисках возможных улик. И когда Люда поняла, что ей придется вот так же ворошить одежду мертвых, ей стало не по себе.

Она завидовала хладнокровию Ивана Никаноровича, а после сообразила, что идет оно от привычки. Это открытие на мгновение придало ей бодрости, но не успокоило, а наоборот, еще более встревожило. Люда могла согласиться с тем, что солдат на войне может привыкнуть к виду крови и к смерти. Но война вызывает в человеке особое состояние духа, отрешенность, мобилизацию нервной системы, которая в какой-то мере истощает и притупляет нравственную сторону восприятия гибели людей. И после этих мыслей в ней возникло острое, на мгновение неуправляемое желание — бросить к чертовой матери эту несчастную работу, благо, есть еще возможность переключиться со следственной практики на судейскую или адвокатскую и больше не стоять вот в такой непосредственной близости к трупу неизвестно за что убитой женщины, которая в тот день стала для Люды Шемонаевой чуть ли не знамением ее будущей судьбы и профессии. И если бы в этот момент рядом с ней сказался кто-нибудь из людей, направивших ее сюда, в этот город, она мгновенно, не думая о последствиях, выложила бы все свои соображения и потребовала бы немедленно, сию секунду, отозвать ее обратно и дать любую другую работу на выбор и усмотрение этих людей, лишь бы не видеть больше ничего похожего.

Она брела по заснеженному Целинограду, не глядя на прохожих, равнодушно отстраняясь, когда те проходили в непосредственной близости, обдавая дыханием.

«А вот где-то среди них убийца Дегтевой», — неожиданно спокойно подумала Люда.

Всю ночь она плакала, уткнувшись в подушку, а соседка по гостиничному номеру, раздраженно поглядывая в ее сторону, все же жалела и объясняла по-женски душевно и просто — любит, должно, а он отверг.

Той же ночью на другом конце города не спал Иван Никанорович. Ему не давала покоя найденная на месте преступления граната. В рабочей практике капитана было немало эпизодов, трагических и смешных.

Вспомнился забавный случай, бывший в его практике еще во времена довоенные, когда Иван Никанорович поскрипывал первой в жизни кожаной портупеей, а седоусый наставник, командир дивизиона, всякий раз раздраженно морщился, словно каждый скрип казался ему очередным промахом молодого следователя.

Жил в одной деревеньке в Вологодской области справный молодой кузнец. Мастер был отменный. Лихо ковал ножи для хозяйственного обихода, для охотников.