Судьба словно хотела доказать, что отныне и до конца моих дней мне надлежит жить в одиночку. Ведь и сам Сандерс писал мне: «Видимо, такова твоя участь. Значит, учись жить один». И добавил: «Но совершенно, абсолютно один».

До сих пор меня угнетает чувство вины за то, что при жизни я уделял ему слишком мало времени. Именно ему! С кем только не возишься всю жизнь, и лишь на тех, с кем стоило бы общаться, времени не хватает. Но может, так и должно быть, — это неотъемлемая черта земного мироустройства… Пока что двинемся вперед.

Надо было попытаться жить без дела. Но что бы этакое придумать, чем заполнить свои дни? Тогда-то и начал я писать свои записки, но ведь какая это морока, если тебе с трудом дается слово, а посему не можешь должным образом выразить себя. В общем, нелегко, когда тебе нет нужды зарабатывать деньги и заботиться о будущем, тем более что и будущего-то у тебя нет… Некий антиквар предложил обзавестись телескопом и изучать звезды; другой доброхот подсунул ангорских кошек: тихие, молчаливые создания, стало быть, истинные спутники жизни… Хотя и прибор, и кошек вскоре пришлось выбросить, но телескоп все же навел меня на дельную мысль. Я всегда любил химию, когда-то обучался ей и даже свою позднюю карьеру начинал на небольшом химическом предприятии — вот и соорудил себе вместо обсерватории хорошо оборудованную химическую лабораторию, прямо на квартире, в чулане. Нечто подобное я как-то раз видел под Неаполем у одного знатного господина, только я оборудовал гораздо лучше, с умом, то есть по своему вкусу. И принялся за дело.

Все бы оно было прекрасно. Быть занятым — что может быть лучше! Снова почувствовать себя студентом — чудо из чудес. Беззаботно плыть в потоке времени, вновь довольствоваться мелкими задачами… И вот что странно: словно вчера это было, я положил дома ложку на стол, поскольку обед подошел к концу, и убежал к себе в комнату… тогда я бездельничал, но сказал, будто бы иду заниматься, и за сигаретой убивал время. Вот и сейчас кажется, словно все так и прошло. Всю жизнь знай убивал время. Вот оно и утекло, как сквозь пальцы.

«Не беда, — подумал я. — Продолжим с того, на чем остановились».

Ведь для меня больше сомнений не оставалось: я создан для научного поприща. Сейчас это окончательно выяснилось. Я и прежде знал об этом, но какой-то злой дух все время сбивал меня с пути: сперва мечты, затем реальность, — но на сей раз учение было мне в радость. И все, что с ним связано, — тоже: одинокие рассветные часы, к примеру, это суровое, но суверенное одиночество, когда заранее знаешь свою задачу и пунктуально выполняешь ее, отстраняя прочь все остальное… И только было все стало налаживаться, как на меня обрушилась болезнь, опять та же самая, из-за которой я столько мучился в Южной Америке: тяжкое наследие последних морских странствий, давние запущенные катары, к тому же спазматические — я совершенно ослаб от них, иногда кашель душил целыми ночами. Стало быть, снова происки дьявола: пришлось бросить свои занятия. Другого выхода не было, газы, вредные испарения и прочее явно не шли на пользу легким. Рекомендации господ лекарей тоже были мне не по душе. Свою хворь я приобрел на море, а мне советуют отправиться на Ривьеру! Разгуливать с тросточкой поутру — это не для меня.

И тут одного ассистента врача осенила блестящая идея: отчего бы мне время от времени не совершать прогулки по окрестностям? Прекрасное развлечение для человека, располагающего временем. Иди, куда глаза глядят, понравится место — можно задержаться, не понравится — вернуться или отправиться в другие края. Так можно отыскать для себя райские уголки. В общем, пуститься в недолгие странствия, что и здоровью пойдет на пользу: перемена обстановки поспособствует хорошему настроению, а частая смена воздуха укрепит легкие. Ассистент оказался прав. Однажды утром я проснулся с ощущением, что катара моего как не бывало. Как видим, начинающий врач проявил незаурядные способности, подчиненный дает фору своему наставнику — такое случается сплошь и рядом.

Что же касается моего душевного состояния, то я словно родился заново. Уже хотя бы потому, что прежде мне не часто доводилось сталкиваться с подобным, бесцельно я никогда не путешествовал. Всегда наспех, всегда озабоченный сверх меры, и если и хотелось что-то видеть — тоже на бегу, все сразу. Но теперь — нет, теперь я не хотел ничего определенного. Подворачивалось что-нибудь интересное — осматривал, нет — шел дальше. Заверяю вас, ощущение такое, будто купаешься в потоках весеннего ветра.

Стоило мне приехать куда-то, и я не бросался, как прежде, на улицы или базар, где от шума оглохнуть можно. Поднимался к себе в номер, прилечь ненадолго, или же забивался в какой-нибудь укромный уголок за темными стеклами или укрывался в цветах, взбирался все выше и выше — это мне очень нравилось — и оттуда наблюдал город, изучая его, точно какую-нибудь статую. Что же привлекало мое внимание? По всей вероятности, мелочи, пустяки. Ветер или дождь, противень сдобренного сметаной паштета, который выставили на окно остудить, мэр городка, девушки… Впрочем, никогда еще подробности земной жизни не казались мне столь чуждыми. Я словно бы только что свалился сюда с какой-то далекой звезды, и душа моя была полна смеха. К тому же беспредметного, поскольку ни издевки, ни пренебрежения в нем не было, Бог его знает, что это был за смех, непроизвольный, да и все.

Все складывалось хорошо, ведь это был первый в моей жизни долгий отдых. К тому же путешествовал я без багажа. Такое я впервые увидел в Швеции. Один американский миллионер прибыл туда вместе со мной именно так, как я говорю: без ничего, с портфелем в руках. И я, не переставая дивиться этой привычке, тотчас решил, что если когда-нибудь наживу капитал, последую его примеру. Ведь до чего удобно — сойти с поезда, не заботясь о багаже. Сделается холодно или понадобится что-то из вещей, куплю по дороге. И если не потребуется в дальнейшем, оставлю в гостинице, на радость горничным.

Позволю себе заметить здесь: хотя счастье есть величайшая победа эгоизма, его полнейшее свершение, счастье невозможно представить без самозабвения. Отчасти потому я и процитировал столь подробно письмо Грегори Сандерса — там речь идет о том же: что означает для нас освободиться от самих себя. В общем, так я жил тогда. Словно бы и не было меня на свете. И был счастлив.

И лишь очень редко всплывали прежние, навеянные эгоизмом мечты, но и те неопределенные, расплывчатые.

Бродить бы по полям Франции, покуда не встретится где-нибудь юная девушка. Ведь как прекрасно изложена эта история в библейской легенде об Иакове: он увидел свою суженую внезапно, у колодца, и оказалось, что они состоят в исконном родстве. По-видимому, мне тоже нужен кто-то, кому ничего не пришлось бы толковать о себе, поскольку он все знает. Ему все ведомо о тебе, Бог весть, откуда, из каких глубин времени.

«И тогда я все же не был бы так одинок», — думал я иногда.

В окне кафе была выставлена афиша: имена артистов я до сих пор помню: Лос Вивьендос и Каррикада, испанские музыкальные клоуны, и отдельно крупными буквами — Додофэ. Только их уже и след простыл, в кафе, тускло освещенном газовыми лампами, было пусто. Правда, и время приближалось к трем часам ночи. Снаружи — полный мрак и вьюга.

Зимняя метель во всей своей прелести, когда крупные белые снежинки сонно кружатся, словно игрушечные ангелочки. «Души убитых детишек», — подумалось мне. Лезет иной раз в голову невесть что.

Я только что сошел с поезда и решил заглянуть сюда, дождаться утра. Меня всегда привлекали такие места. На стенах и на зеркале бумажные розы, и поскольку огонь в очаге полыхал весело, я сел рядом. На заднем плане широкая завеса, тоже из бумаги, с изображением лебедей на пруду.

В помещении царила глухая тишина. Единственный сонный официант слегка оживился при моем появлении, а когда я заказал шампанского и коньяка в придачу, оживился еще больше.