— Если бы ты только видела, как она прихорошилась!.. Серебристый парик, синее бархатное платье с кружевами и лорнет в золотой оправе. Она была обворожительна. Но я, разумеется, не стал подходить к ней: дай, думаю, посмотрю, как она себя ведет, когда меня нет рядом. Верно я поступил? А почему это ты все отмалчиваешься? — спросил я внезапно.
— Потому, что не люблю ее! Я же тебе говорила!
— Но почему? Ей-богу, не понимаю! Да не правда это! Как можно ее не любить, ведь она — такая прелесть! Разве не так? — не отставал я. — Да, помнится, и тебе она очень нравилась.
— О, когда это было…
— Когда же?
— Еще в Париже.
— Развлекались мы на славу, — продолжил я рассказ о бале.
— И мадам Лагранж тоже?
— Ты что, забыла? Я же тебе говорил, что ее нет в Лондоне. Зато были там многие видные господа — утонченная публика, благородные французские дворяне. Эти прямо-таки увивались за моей супругой.
— Вот как? — спрашивает она и вновь слегка краснеет. Но это меня не останавливает.
— Был там, к примеру, сокольничий с соколом на руке и другие невообразимые персонажи. Но самым интересным среди них был, бесспорно, мясник, — гнул я свое. — Да-да, мясник, весьма оригинальный субъект. Лукавый, озорной, хорош собой. Знаешь ты эту породу: наглец из наглецов, а манеры тонкие. Это некий Поль де Греви, крупье, которого держали в карточных клубах, так сказать, «для затравки» именно благодаря его аристократической внешности… Почему ты кроишь такую гримасу?
— Как, и он там был? — в голосе ее звучало презрение.
— Был, конечно. А что здесь такого особенного? Или ты с ним знакома? В обиходе у него вульгарная кличка — Дэден.
— Да знаю я! — отвечает она. — Омерзительный тип. Он преподает у нас на курсах.
— На курсах? Вот это да! Значит, дела мадам Лагранж идут совсем не плохо. И с каких же пор он тут преподает?
— Вот уже несколько месяцев.
— Несколько месяцев, говоришь? Странно… А мне даже не сказали, что он здесь. И сам он не подал весточки. А ведь, казалось бы, такой близкий друг.
— Близкий друг? — переспрашивает она, старательно пряча взгляд.
Но я не собирался оставлять столь интересную тему.
— Значит, и ты с ним знакома… До чего любопытные бывают совпадения, — чуть ли не весело удивился я. — Может, расскажешь мне о нем, что тебе известно? — Я подбросил вопрос с такой небрежной легкостью, словно и сам готов был вспорхнуть.
— Прекрасный человек, не правда ли?
Барышня уставилась на меня во все глаза.
— Прекрасный, лучше некуда. Обрати внимание на его руки — до чего тонкие, гибкие пальцы. Сам-то я в этом не разбираюсь, но знающие люди говорят. А губы — пухлые, бантиком, прямо-таки созданы для поцелуев… Напоминают вырванное сердце, верно?
Мисс Бортон впала в растерянность.
— Ты ведь шутишь, не так ли? — испуганно спросила она.
— С какой стати мне шутить? Я прекрасно развлекался в его компании той ночью.
— С этим гнусным субъектом?
— По-твоему, он гнусный субъект? — я взял ее под руку. — Что тебе известно о нем? И о моей жене?
Мисс Бортон молчала.
— Меня унижали, со мной поступали подло не раз и не два? Говори, не стесняйся, мне и без того все известно. А как я выгляжу во всей этой истории? Отвратительным до глубины души! Но чего вы от меня хотите? Чтобы я стыдился? Только мне не стыдно. Ведь дело это больше того, чем способны вместить ваши головы. Как видишь, я говорю совершенно откровенно, так что можешь быть мною довольна.
— Ведь ты всегда упрекала меня в неискренности. Теперь изволь выслушать мои откровения. Любил ли я тебя? Да. А ее? Ее я презирал. С самой первой минуты, когда она, не стесняясь меня, закинула ногу на ногу и закурила. И все же… Я знал, что все именно так и будет, что это мой рок, но… платил эту дорогую цену. Видишь, до каких глубин понимания я докатился: будь, что будет, но я не напрасно расплачивался адскими муками. Ведь не моя вина в том, что этот прекраснейший из миров на самом деле ад. А теперь говори все, что хочешь, лишь бы я наконец испытал стыд.
Голос мой упал до шепота.
— Видишь ли, глупышка, долгий путь вел меня на дно. Знаешь ли ты, что я способен растоптать человека, прихлопнуть, как муху? Спрашивается, почему же против них я бессилен? Что, по-твоему, защищает их? Эта женщина — воплощение ненасытной страсти и всегда была такою, а за каждым углом таится соперник, добраться до глотки которого для меня слаще, чем заслужить загробную благодать… Ты взрослая девушка, вот и растолкуй мне, отчего не действуют на них никакие мои силы? Словно чары какие-то на меня напустили, словно я околдован?
Никогда бы не подумал, что в этой девчушке столько мужества.
Не дрогнув, выдержала она мои чудовищные признания, выстояла, точно деревце в бурю.
Не протестовала, не возмущалась по обычаю благовоспитанных девиц, хотя откровения мои носили довольно щекотливый характер, и все же она храбро смотрела мне в глаза. Мы топтались у скамьи под дождем, перешедшим в грозу с порывистым холодным ветром. И наконец мисс Бортон заговорила:
Она, мол, никогда не могла бы солгать мне, а потому признается: сказанное мною, хотя и больно ранит ее, но в то же время радует, поскольку это правда. Может, я не поверю, но все это она знала раньше, а чего не знала — чуяла сердцем.
Она и впредь будет любить меня, покуда любовь эта не угаснет сама собой. Тогда она почувствует себя счастливой и воздаст хвалу Господу.
Речи произнесены были без единой слезинки, почти жестким тоном.
Пусть даже ее слова и поступки и привели ко многим неприятностям — она готова признаться в этом, — но они были продиктованы чувством, которое она, по всей вероятности, никогда не забудет, и не только потому, что не хочет, просто оно завладело ею настолько, что она и сама не предполагала… что с нею может случиться нечто подобное.
— Ну, а теперь благослови вас Господь, — протянула она мне руку.
И очень просит меня образумиться, отнестись к делу спокойнее. Сказать по правде, она опасается, что сама тоже послужила причиной каких-то событий. Потому как в глазах у меня бездонная тоска и некое труднообъяснимое выражение. И упаси меня Бог совершить что-нибудь такое…
И вдруг вспылила, совсем по-девчоночьи:
Не стоит, мол, мне так страдать и убиваться из-за недостойной женщины. Пускай это и некрасиво с ее, мисс Бортон, стороны, но она скажет мне правду: моя жена — бессердечная женщина.
— Ты хочешь сказать, что она не любит меня?
— Да.
— Но ведь это неправда. Даже если она сама говорила тебе об этом — все равно неправда.
Мисс Бортон вспыхнула до корней волос.
Моя жена никогда не говорила ей подобного.
— Только уговаривала любить тебя! — выпалила барышня и вновь залилась краской, да столь неудержимо, что даже слезы выступили у нее на глазах.
— А что касается упомянутого вами господина, то мне дела нет до той молвы, что ходит о нем. Но ей я сказала, еще в Париже: «Лиззи, я хочу оставаться честной девушкой…» И… словом, призналась ей, что люблю тебя. Но это не страшно, потому что вскоре я исчезну отсюда. А она отвечала в том духе, что мне, мол, незачем бежать из Парижа. На радостях я бросилась ей на шею. «Неужели ты настолько великодушна?» — спрашиваю по наивности.
Но супруга моя не пожелала, чтобы ее обнимали и благодарили незаслуженно.
— Фи, дурочка! — сурово одернула она барышню. — Я вовсе не великодушна, — и рассмеялась. Смеялась дольше приличествующего. Короче, высмеяла влюбленную девчонку. — Ни о каком великодушии и речи нет. Я скверная женщина, — и холодно посмотрела ей в глаза.
— И тогда я словно пробудилась ото сна, — завершила свой рассказ мисс Бортон.