Обои и в самом деле были красивые — золотистая парча, да и вся обстановка изысканная, отчего мне все больше делалось не по себе. Слов нет, я не знал, куда деваться со стыда за собственную невоздержанность. Дьявол ее побери, дурацкую привычку нашу стесняться собственной пылкости, ежели ее вдруг прорвет где-нибудь в прихожей! А ведь именно это терзало меня более всего, хотя причиной всему была она, моя пассия. Судите сами. В увеселительном заведении я ей возьми да шепни на прощанье:

— И не забудьте, что с вас причитается дюжина поцелуев. — На что она:

— Всего лишь дюжина? — и засмеялась. — Тогда каждый месяц станете получать по одному.

Это бы еще полбеды. Только она ведь запомнила этот обмен репликами, что, конечно, трогательно, но вместе с тем и ужасно. Как бы это выразиться?.. Словом, сперва она начала считать:

— Итак, дюжина. — И закрыла глаза. Обхватила мою голову руками и словно в опьянении отсчитала целиком всю дюжину. А вслед за тем — еще пятьдесят тысяч. Губы мои горели, прямо-таки полыхали от этих ее поцелуев.

То есть здесь, в сполохах огненной страсти, она была совсем не такая, как среди огней ночного ресторана. Не царица ночи с ее сомнительной репутацией и короной легкодоступной красотки, а женщина, которая всерьез относится к наслаждениям, ежели уж дорвется до них. Точь-в-точь, как я сам. Пожалуй, тем она и пленила меня столь сильно. Да вдобавок этот ее странный шепот…

Словом, не зря опасался я этих черных глаз.

А затем я оказался свидетелем сцены, когда миссис Коббет с легкостью врала Кодору. Аккурат зазвонил телефон.

— Алло! — отозвалась она — в полный голос и со всей приветливостью. — Все в порядке, капитан все одно не придет. (Значит, я не приду, хотя я уже здесь сижу.)

— Я извинилась в письме, — объяснила она мне, обращаясь при этом к Кодору. Так что Кодор может спокойно отдыхать, если ему нездоровится. Пусть отлеживается, в театр она все равно сегодня не пойдет…

— Не хочется, — сказала она ему. — Что-то голова болит… Но вечерком я непременно загляну к вам. Да, да, — и быстро положила трубку.

Что бы это значило? Я внутренне улыбнулся, потому как, хотя и был очень удивлен, сразу сообразил, что к чему. И позволил себе лишь один вопрос:

— Стало быть, Кодор знает, что вы меня к себе пригласили?

— Еще бы ему не знать! — со смехом отвечала она. Потому как оба мы рассмеялись, и она, и я. — Впрочем, он все знает.

— Не шутите!

— Почти все, — поправилась она, и глаза ее лукаво блеснули.

В общем, Кодор давно твердит, что желал бы встретиться со мной: необходимо обсудить какое-то дело.

— Какое дело?

Этого она не знала. Но во всяком случае устроила так, чтобы мы встретились у нее. Я очень вежливо поблагодарил ее за хлопоты.

— Но вы пришли раньше, — заметила она. Собственные слова вогнали ее в краску. Даже шея покраснела.

Картина в точности соответствовала тому, что я чувствовал — но это нелегко выразить словами. Короче говоря: здесь скрываются какие-то тайны, как это и свойственно людским сердцам. Ведь что означает этот шепот с ссылкой на тонкие стены, на гулкое эхо в квартире? И ее запрет звонить ей по телефону, она сказала мне об этом еще тогда, в увеселительном заведении. Телефонные звонки, мол, чреваты для нее неприятностями.

Но почему? Я таких вопросов никогда не задаю. Помнится, я уже говорил однажды: во многознании много печали. Незачем знать, что скрыто в сердцах.

Возьмем, к примеру, наш случай. Дарит дюжинами пылкие поцелуи, а сама приглашает сюда Кодора. Ну, не странно ли? Что же это за жизнь, подумалось мне: похоже, ее телефон прослушивается и за квартирой следят. Понапрасну разыгрывает из себя ловеласа мой приятель — женщины ему, мол, безразличны. Еще как небезразличны, явствует даже из таких мелких признаков. С другой стороны… — и это куда как интереснее. Вот уж на что ловкач и пройдоха Кодор, более хитроумного субъекта я не встречал сроду — а ведь как легко обвести его вокруг пальца! Эта мысль не давала мне покоя. Что уж тогда обо мне говорить!

Значит, и слежки всяческие, обыски — все напрасно. В таком деле, как ни хитри, тебя все равно перехитрят.

Правильность моих предположений подтвердилась дальнейшим ходом событий. Она вспыхнула, будто пук соломы, — в тот самый момент, как избавилась от Кодора.

— А теперь, — говорит, — бежим отсюда. Да поживее! — И начала гасить лампы.

Даже побледнела от великой спешки.

— Скорей, скорей отсюда! — машинально повторяла она. — Пойдем в кино! — заявила вдруг. — Да, да, да, именно в кино.

Ловко выскользнем из этой пещеры. Она знает уютный маленький синематограф, далеко отсюда, там сейчас показывают великолепный фильм, и ей во что бы то ни стало хочется посмотреть его со мной.

— Да, с вами! — глаза ее блеснули. — А в машине добавила следующее: — Мне нельзя терять время зря. — И прикрыла глаза.

Когда же мы сидели в глубине ложи, ее потянуло целоваться. В фильме, который показывали, было много любовных сцен с поцелуями, я не слишком следил за ходом действия, поскольку не выношу подобные сцены. Но спутнице моей они явно доставляли наслаждение. (Прямо диву даюсь, ведь она умная женщина.)

— Ах, до чего они милы! — шептала она, и по телу ее пробегала дрожь. — Ну, разве не прелесть? — И прижималась ко мне. Эх, да что там, признаюсь: даже покусывала меня.

— Люби же меня! — молила она с какой-то безумной пылкостью, в которой ощущалась даже некая враждебность. — Или хотя бы скажи, что любишь. Неужели трудно сказать?

— Дорогая моя! — сказал я.

— Скажи, что любишь!

— Ты прекрасна! — сказал я. Черт его разбери, что тогда со мной творилось, но я не в силах был выдавить из себя короткое слово «люблю». Возможно, она тоже почувствовала это? Судя по всему, — да (неприятно сейчас думать об этом), но потом забыла о моем упорстве или не сочла нужным возвращаться к этой теме. Однако факт остается фактом, что вскоре после того она вскочила, заявив, что с нее хватит, оставим этот никчемный фильм, сейчас, немедленно. Мы и вышли из кинематографа тотчас же, не дожидаясь конца.

А на улице она потребовала оставить ее одну, поскольку-де у нее дела в Сити. (Право слово, мне пришли на ум неуемные пташки времен моей молодости, этакие кукушечки: снедаемые чувственным жаром, они беспокойно перебегают с места на место.)

— Нет ли у вас желания наведаться к Кодору? — вдруг спрашивает она меня.

Застигнутый врасплох, я не нашелся, что ответить.

Ну да, зайти к нему вместо нее. И Кодор тогда не чувствовал бы себя одиноким, и ей бы я оказал услугу. Откровенно говоря, ей не очень-то хочется туда идти.

— Тогда бы и я освободилась, — добавила она с двусмысленной усмешкой. Иными словами, будь я столь любезен, отвлеки на себя внимание Кодора, и тогда она бы еще побегала немного в свое удовольствие. Туда-сюда.

— Рад услужить, — ответил я, хотя просьба показалась мне странной. Более того, не только пообещал все сделать как надо, но и постарался успокоить ее — уж очень измученной и загнанной выглядела она в тот момент.

— Но прежде не мешало бы позвонить ему по телефону, — вдруг спохватился я. — Как вы считаете? Да, прямо сейчас возьму и позвоню. Иначе странно будет заявиться нежданно-негаданно. Днем я не мог посетить его, а сейчас — пожалуйста!

— Вы так считаете? — рассеянно переспросила она, явно не вслушиваясь в мои слова. — Да… да, вы правы… Позвоните ему, и дело с концом. Очень признательна вам! — с чувством произнесла она. — Прощайте! — И неожиданно одарила меня улыбкой.

Похоже, ей вдруг вспомнилось наше застолье тогда, в «Бристоле» и тот момент, когда она, приблизив свой бокал к моему, многозначительно произнесла: «дзинь-дзинь». Еще раз бросив на меня блестящий взгляд своих черных глаз, она пешком отправилась одним из своих загадочных путей к ярко освещенному центру Лондона.

Она явно спешила, а я еще постоял какое-то время, удивленно глядя ей вслед.