осколками. Потеряв из виду своих бойцов, я нервничал: где они там

пропали?.. А Владимиров вот-вот уже у ямы... Ещё бы один шаг — и он в

укрытии. «Мессер» делает круг и бьёт пулемётной очередью. Владимиров с

лётчиком повалились в яму...

«Эх, — думаю, — не успели мои ребята!..»

После этого вражеский лётчик решил расправиться и с белым конём,

который ожидал своего хозяина у кустика. Сделав над ним круг, лётчик дал

очередь из пулемёта. Лётчик не заметил во ржи двух наших автоматчиков. Они

ударили по «мессеру» бронебойно-зажигательными, он врезался в землю и

взорвался. А ваш белый конь помчался по дороге...

Дуванов помолчал, а потом добавил:

— Вот и вся история...

Я поехал в медсанбат. В саду под яблонями стояли длинные палатки с

целлулоидными окошками.

Около палатки я встретился с командиром медсанбата врачом

Александровым.

— Наверно, за своим помощником приехали? — спросил он.

— Да. Ну как он?

— Герой. Лётчика спас и первую помощь ему оказал. Но сам ранен.

Мы зашли в палатку. В ней рядами лежали на носилках раненые после

операции. В углу, слева, мы увидели смуглого молодого лётчика с

забинтованной головой. Около него сидел Миша Владимиров. У него была

забинтована шея. Как только мы вошли, Владимиров встал и, будто в чём-то

винясь передо мной, доложил:

— Товарищ начальник, ваше задание выполнил. А тут такой случай...

Задержался... И Воронок куда-то убежал...

— Ничего, Миша, всё в порядке. Воронок дома. Ну а ты как?

— Спасибо. Не беспокойтесь — я скоро выпишусь.

Лётчик спал. Лицо у него было бледное. Дыхание глубокое, ровное.

— Пусть поспит, успокоится, — тихо сказал врач Александров, — ранен в

голову, но кость цела. Жить будет. И ещё полетает...

В ту же ночь раненого лётчика эвакуировали в полевой госпиталь. Миша

провожал его. Лётчик, пожимая ему руку, тихо сказал:

— Спасибо, браток. Запомни — Сафонов. Я к тебе в село приеду после

войны...

Миша молчал. Пережитые опасности роднят людей.

— До свидания... — промолвил он глухо.

Через две недели Миша Владимиров выздоровел и вернулся ко мне. А

раненого Воронка мы вылечили и передали в дивизионный ветлазарет. При этом

я сказал начальнику лазарета ветврачу Махову:

— Воронок — дорогой конь, донор. Берегите его. Его ценной кровью вы

спасёте немало тяжелораненых лошадей.

КАК СОКОЛ СТАЛ БОЯТЬСЯ ВОДЫ

Много раз я благодарил колхозного конюха Ивана Агаповича за то, что

он вырастил такого сильного и резвого коня, каким был Сокол. Иной раз

пустишь его во весь дух за машиной — и не отстаёт. Шофёр выглянет из

кабины и с восхищением воскликнет: «Ого! Вот это даёт!..»

Сокол был послушным и смелым. Но однажды с ним произошла такая

оказия...

Ветфельдшер Миша Владимиров сел на Сокола без седла и поехал на

водопой. Недалеко от нас, за железнодорожной линией, протекал ручей.

Через несколько минут, сидя в блиндаже, я услышал надрывный звук

пикирующего самолёта, а потом — пулемётную очередь.

Вскоре в блиндаж вбежал Миша. Показывая на дверь, закричал:

— Скорей! Скорей! Сокол...

— Что случилось?

— Сокол пропал...

— Как — пропал? Убили?

— Нет! Утонул...

— Где утонул?

Я знал, что в том ручейке, где мы поили лошадей, было воробью по

колено.

— В болоте! — воскликнул Миша.

Схватив моток кожаного «повала», которым мы связывали лошадей во

время сложных операций, я выбежал из блиндажа. На ходу крикнул бойцам

хозяйственного отделения:

— За мной, товарищи! С лопатами! Конь утонул в болоте!..

Во весь дух мы побежали к месту происшествия.

Оказывается, когда Владимиров ехал на водопой, на него пикировал

«мессершмитт» и дал очередь из пулемёта. Сокол испугался и шарахнулся в

сторону. Миша упал с коня. Сокол помчался по полю и ввалился в болото.

Конь увяз в трясине по самое брюхо. Голову тянет вверх, глаза

вытаращенные, глухо стонет.

Сунулись мы к нему — ноги вязнут, опасно. Остановились, замешкались.

Что делать? И вдруг Миша закричал, показывая рукой в сторону

железнодорожного полотна:

— Щиты! Щиты!..

Около железнодорожного полотна стояли деревянные щиты, сложенные

шалашиками. Бойцы бросились к щитам и быстро сделали настил по болоту.

По этому настилу мы добрались до Сокола и настелили щиты вокруг него.

Стоим. Хорошо держат. Не тонем, только немного вода просачивается.

Начали откапывать коня лопатами — ещё больше засасывает.

— Отставить! — приказал я. — Давайте «повал».

Просунули конец ремня под брюхо коня, схватились за концы «повала», а

кто за гриву и хвост — и потянули под команду: «Эх, взяли! Ещё раз взяли!»

Трудно подаётся. Тяжёл, да и тина крепко держит. Только мы начали тянуть,

вдруг слышим крик нашего наблюдателя:

— Воздух!

Прилипли мы к щитам и притихли. Слышим, где-то недалеко со звенящим

свистом самолёт летит. Через некоторое время наблюдатель крикнул:

— Отбой!

Вскочили мы и опять стали тянуть.

Около коня щиты положили в два слоя — так-то надёжнее — и на них

вытащили Сокола. Связали ему ноги и в таком лежачем положении вместе со

щитами, на которых он лежал, потянули. Кое-как выволокли на твёрдый грунт.

Развязали. Вскочил Сокол на ноги, дрожит. Весь в грязи, да и мы изрядно

извозились. Смотрю, на задней ноге у него кровь.

Обмылись мы в ручейке и коня вымыли. На бедре у него увидели

неглубокую рану.

— Да, Миша, — сказал я, — легко вы с Соколом отделались. Могло быть

хуже...

Рану мы зашили и закрыли повязкой. Поставили коня в убежище.

— Пусть недельку постоит, — сказал я. — Ранка подживёт и сам

успокоится. А то, видать, он сильно перепугался...

Прошло дней десять. Заседлали Сокола, и поехал я на нём в

подразделение полка. Дорога пролегала через тот ручей, в котором поили

лошадей. У ручейка Сокол вдруг остановился, наклонил голову и, испуганно

глядя на воду, заревел каким-то медвежьим, утробным голосом:

«У-ур-р-ры-ы...» Никогда я не слышал у лошадей такого рыка.

Сделал я посыл ногами — конь ни с места. Рассердился и ударил Сокола

концом поводьев. Конь шагнул, но не вперёд, а назад. И при этом глаз не

сводит с воды и ревёт: «У-ур-ур-ы-ы...»

Пришлось слезть с седла и повести коня в поводу. Перешагнул я ручеёк

и тяну его за повод.

— Ну-ну, вперёд, Сокол! Вперёд!

Сокол сначала упирался, а потом ка-ак скакнёт через ручей!

Перемахнул — копыт не замочил. Дрожит и на ручеёк оглядывается.

Сел я на Сокола и поехал дальше. Еду и думаю: «Вот ещё не было

печали, так в болоте черти накачали. Никогда не боялся воды, а тут — на

тебе. На фронте такая лошадь и погубить может...»

Но странное дело: после этого случая, где бы я ни оставлял Сокола без

привязи, он шагу не ступит. Даже если невдалеке снаряды рвутся — стоит как

вкопанный на месте, только изредка вздрагивает и ушами прядёт. Чтобы

уберечь от осколков, я приучил его ложиться на бок. Лежит и временами

стонет, но не вскакивает. Может быть, потому никуда не убегал, что боялся

опять погрязнуть где-нибудь в болоте?.. Воды испугался — зато огонь стал

легче переносить. Вот какие чудеса в жизни бывают!

АККУРАТНЫЙ ПОЧТАЛЬОН