кузнец хороший. Может, что-нибудь смастерим...

— Ладно. Отпрошусь у командира санбата. Приду.

Наш лазарет располагался в совхозе, в двух километрах от медсанбата.

Рабочие были эвакуированы куда-то на восток, и в совхозе мы были полными

хозяевами. В конюшнях и коровниках стояли раненые лошади, а в кузнице мы

ковали лошадей и чинили повозки. Был у нас замечательный кузнец, Григорий

Дёмин, мастер на все руки: он и лошадь подкуёт, и повозку починит, и часы

исправит. Встречаются в народе такие таланты.

Через несколько дней Ткачук пришёл в лазарет, и я его свёл с Дёминым.

— Надо бы тележку сделать, — сказал Ткачук, — хорошо бы на шариках.

Полегче возить собачкам.

— Не знаю как, — ответил Дёмин, — на шарикоподшипниках я ещё не

делал. Подумаем.

Дёмин не любил много говорить и не давал обещаний, но делал всё

добротно. Недалеко от нас, в деревне, стояла автомобильная рота. В этот же

день, как пришёл Ткачук, Дёмин съездил в автороту и привёз шариковые

подшипники.

— Шофёры дали от разбитых машин. Попробуем приспособить к тележке...

Они приступили к работе. Стоял тёплый, солнечный апрель. Снег сошёл,

и земля была мокрая, липкая, ещё холодная, а днём под солнышком от неё шёл

парок. Кое-где уже пробивалась иголочками изумрудно-зелёная травка.

Израненная окопами и воронками земля терпеливо ожидала своего

хозяина-труженика.

Дёмин и Ткачук делали тележку во дворе, около кузницы. Ткачук прикрыл

глаза рукой от яркого солнца и вздохнул:

— Эх, какая благодать!.. Теперь бы на земле поработать, а вот

приходится на войну все силы отдавать...

Рукава у него были засучены по локоть, и могучие руки, смуглые и

волосатые, как будто были высечены из дуба. Дёмин, светловолосый и

голубоглазый, около кряжистого Ткачука казался тонким, хрупким подростком.

Но несмотря на большую разницу в годах, Ткачук слушался Дёмина и охотно

помогал ему в работе. Иногда они пели вполголоса «Славное море, священный

Байкал», и голос Ткачука гудел густо, а тенорок Дёмина словно вился вокруг

баса длинной, тонкой ленточкой. Мне нравилось, как они пели, и я попросил

их спеть погромче, в полный голос. На мою просьбу Ткачук ответил:

— Нельзя мне. Демаскировать буду. Враги услышат...

Ткачук шутил — мы были в пятнадцати километрах от передовой, но в его

шутке была доля правды. Голос у него был необычайной силы.

За несколько дней они смастерили тележку. Это была колёсно-носилочная

«установка» на шарикоподшипниках. На деревянную раму поставили и укрепили

санитарные носилки. Они быстро и легко снимались с рамы, и на них можно

было нести раненого. Тележка катилась легко. Ткачук был очень доволен и,

прощаясь со мной, поблагодарил за помощь:

— Золотые руки у Дёмина. Хоть бы жив остался. Такой человек в

хозяйстве — клад. — Помолчал и добавил: — У меня есть сын вроде Дёмина,

Сергей. Где-то под Ленинградом. Давно что-то писем не шлёт...

Ткачук нахмурился и поник головой.

Санитар Ткачук увёз свою тележку в медсанбат, и вскоре я увидел его

за работой.

В тележку были впряжены две пары разномастных собак: впереди, справа,

серый Разливай, рядом с ним рыжий Барсик, а в коренной паре — чёрный

лохматый Жучок и белый Бобик. Все три новые собаки — простые дворняги,

малорослые, но с растянутым мускулистым телом, как и подобает быть ездовой

собаке. Видно было, что Ткачук подбирал их с умом. Рядом с ними крупный

Разливай казался львом. Собаки держали хвосты по-разному: Разливай —

поленом, Жучок и Бобик — серпом, а Барсик — бубликом.

От тележки протянуто вперёд канатное дышло — потяг, на котором

попарно пристёгнуты собаки. На груди у них плотно прилажены алыки —

шлейки.

Когда Ткачук запрягал собак, Барсик зарычал, и шерсть у него на холке

вздыбилась щетиной. Позади него Жучок тоже зарычал и прижал уши. Казалось,

вот-вот сцепятся.

Ткачук крикнул:

— Эй ты, Барсик! Нельзя!

И ударил злобного зачинщика вдоль спины бичом. Барсик взвизгнул и

притих. По команде «вперёд» Разливай натянул потяг и шагнул. За ним пошли

и остальные собаки. Оглянувшись назад, Барсик опять зарычал на Жучка и

замедлил шаг. Наверно, ему казалось, что Жучок, идя сзади, может на него

напасть. Жучок лаял, и это раздражало Барсика.

Ткачук крикнул:

— Разливай! Фас! Жучок, тихо!

Разливай, не замедляя хода, схватил зубами Барсика за шею и тряхнул

его. Барсик заскулил, как будто прося пощады, и, поджав хвост, пошёл

дальше послушно.

Ткачук шёл рядом с упряжкой и управлял голосом и жестами. Его команду

понимал только Разливай, а другие собаки, глядя на вожака, делали всё так,

как делал он. Иногда санитар покрикивал: «Бобик! Бобик!»

— Этот пёс у меня большой лодырь и хитрец, — сказал Ткачук, обращаясь

ко мне, — от хода упряжки не отстаёт и алык не натягивает. А крикнешь —

тянет.

Впереди, недалеко от упряжки, шёл солдат с автоматом. Вот он

остановился и дал короткую очередь: тра-та-та-та... Дворняжки испугались,

взвизгнули и шарахнулись в разные стороны. Ткачук крикнул: «Стой!»

Разливай остановился и затормозил всю упряжку. Барсик и Бобик, глядя на

вожака, тоже остановились и прижались к Разливаю. А Жучок залез в тележку

и, уткнув морду в дно, закрыл глаза. Теперь он в безопасности! Ткачук

подошёл к упряжке и тихо сказал: «Спокойно, спокойно». Поглаживая собак по

спине, он дал им по кусочку мяса. А на Жучка крикнул:

— Эй ты, «герой»! Вылезай!

Жучок нехотя вылез и потянулся к руке вожатого за мясом. Ткачук отвёл

руку назад за спину:

— Не заслужил, пустобрёх и трус. На место!

Все собаки встали на свои места.

Невдалеке стояли товарищи Ткачука из команды выздоравливающих и

посмеивались:

— И чего ты, Ткачук, с этими шавками возишься? Грызутся, как собаки,

и трусят, как зайцы.

— Собачья кавалерия! Никакого толку от них не будет...

На эти насмешки Ткачук сдержанно ответил:

— Дайте только срок.

Ткачук приучал их ложиться. Он говорил: «Лежать, лежать». Разливай

сразу ложился, а дворняги стояли, не понимая команды. Ткачук брал собаку

правой рукой за передние лапы и вытягивал их по земле вперёд, а левой

рукой слегка нажимал на спину и приговаривал: «Лежать... лежать...» Собаки

ложились.

После тренировки Ткачук распряг собак и пустил их в загончик,

сделанный из прутьев. Потом налил им в корыто супу и покрошил маленькими

кусочками варёную конину. Собаки бросились к кормушке и, ворча, торопливо

стали глотать кусочки мяса. Ткачук ухмыльнулся:

— Ничего. Привыкнут в одной кормушке есть и в упряжке дружнее ходить

будут.

Облокотившись на плетёный заборчик, солдаты весело переговаривались:

— Автомобильно-собачья самоходка! Ты у нас, Иван Тимофеевич, как

настоящий цирковой артист-дрессировщик.

А один из товарищей заметил:

— Здесь вам не цирк... Как трахнет снарядом, так и разбежится куда

попало вся четвероногая команда.

— Не разбежится, — заверил Ткачук.

Вскоре ефрейтора Ткачука послали в полк, а через два дня я услышал о

его новом подвиге.

...Попал Ткачук в третью роту, где не было вожатых-санитаров. Рота

сидела в окопах, в обороне. Для раненых была сделана землянка, от которой

шли ходы сообщения к главной траншее. По траншее и ходам сообщения

санитары-носильщики доставляли раненых в землянку, а оттуда отправляли их

на батальонный медицинский пункт. Местность была открытая, противник сидел

на командных высотах, и поэтому раненых из роты эвакуировали только в

ночное время.