близко и... тр-рах по батарее!
Разбойник испуганно взревел, вскочил на ноги, рванулся в сторону и,
оборвав постромки, помчался по степи куда глаза глядят. От страха ввалился
в овраг, там его Нестеров и нашёл потом. Верблюд лежал и тяжело дышал,
обессиленный, мокрый от пота, в крови. Два осколка поразили его: один
пронзил холку, а другой в затылке застрял.
Пришлось раненого Разбойника эвакуировать в ветлазарет, где ему
сделали операцию и удалили из головы осколок.
Через три недели Разбойника вернули в строй, и он опять стал таскать
грузы, но переменился как-то... Не знаю только отчего: то ли тяжёлое
ранение запомнилось, то ли покорило терпеливое упрямство Нестерова.
Своенравный верблюд стал послушнее: при обстреле быстро ложился и струной
вытягивал по земле длинную шею. Только вздрагивал и стонал — видно,
всё-таки боялся.
Зимой, когда наши войска уничтожали окружённого врага, снарядов
потребовалось очень много, а дороги так завалило снегом, что машины
застревали. Даже в пароконной упряжке трудно было ездить: дороги узкие, а
чуть в сторону — снег по брюхо лошади. Все обозы пришлось перевести на
одноконную упряжь, и многие части завели себе верблюжьи транспортные роты,
которые перевозили много боеприпасов. И у нас сформировали один взвод на
верблюдах, а старшим в нём поставили Нестерова.
Лошадям тогда туговато пришлось: из кормов одна солома была, а работа
тяжёлая. Истощение началось и падёж... А верблюды ничего — всё выносили.
Нестеров придумал возить живыми тягачами санный поезд: связал по трое
саней за каждым верблюдом. Один взвод за три взвода грузы возил. За
выполнение такого боевого дела Нестерова в сержанты произвели и наградили
медалью «За боевые заслуги». А командир роты, старший лейтенант Саблин,
назвал его фронтовым ударником. Все мы поздравляли его.
Но после битвы на Волге опять перешли на коней и всех верблюдов
вернули из частей в колхозы; колхозам надо было с весны хлеб сеять — тягла
у них совсем мало осталось.
А Нестеров со своей парой верблюдов не мог расстаться.
Мы шли на запад, и эти степняки легко переносили новый для них
климат.
Нестеров берёг их от огня противника, но на войне ведь всякие
неожиданности бывают...
В январе сорок пятого года наши войска гнали гитлеровскую армию от
Вислы к Одеру. Остатки разбитых частей скрывались в лесах. Наши войска так
быстро продвигались вперёд, преследуя противника, что даже обозы на конной
тяге не успевали за пехотой и отрывались от своих частей. Да и пехота не
шагала пешком, а двигалась на машинах и трофейных лошадях.
Зима на Западе какая-то скучная, мокрая: то выпадет снег, а то,
глядишь, через два дня растает. Нестеров как-то сказал:
— Вот кислятина... Не поймёшь, то ли зима, то ли осень. Вишь, и в
климате у нас более чёткий порядок: уж если зима, так зима, а осень, так
осень!
Западный сыроватый климат и жёсткие шоссейные дороги особенно
расстраивали Нестерова. Дело в том, что лапы у верблюдов мягкие, их ведь
не подкуёшь. Скользят по мокрому асфальту, падают, а потом захромали —
подошвы протёрлись до живого мяса. А у Мишки ещё и растяжение связок
получилось. Хоть бросай верблюдов на месте. Нестеров смастерил из толстой
резины башмаки и обул в них своих тяжеловозов. Пошли опять хорошо: не
скользят и подошвы не трутся о камни. Только Мишка от растяжения не мог
работать. Нестеров перепряг Разбойника в одноконную повозку.
Отстала немного наша рота от своего полка в районе города Дейч-Кроне.
Вечерело. Наступили сумерки. Наш обоз двигался по лесной дороге. И
вдруг застрочили из лесу. Пули — фью-ю, фью-ю... цвик-цвик! Гвардии
старший лейтенант Саблин скомандовал: «В ружьё!», а потом: «Цепью в кювет!
Ложись! Беглый огонь!»
Схватились мы за свои автоматы — да с повозок долой. Залегли в кювет
и смотрим: где же враги? Не видать их. А они спрятались за деревьями и
сыплют: видно только, как огонь из автоматов бьёт. По этим огонькам и
повели мы ответный огонь. А обоз, конечно, на дороге остался. Лишившись
управления, Разбойник шарахнулся с дороги в сторону, в лес, а Мишка,
привязанный сзади за повозку, оборвал повод и лёг на дороге. Увидел
Нестеров, что Разбойник мчится в лес, прямо в лапы к врагу, да как крикнет
что есть мочи: «Ложись!» Услышал Разбойник повелительный голос своего
хозяина и плюхнулся на землю.
Ведут огонь фашисты со всех сторон, а один из их автоматчиков подполз
к Нестеровой повозке и потянул за повод Разбойника. Верблюд ни с места,
даже голову не поднял с земли. Хотели мы этого фашиста на мушку взять, да
опасались в верблюда попасть. А бандит видит, что верблюд не трогается с
места, взял и ткнул его автоматом в морду. Не привык Разбойник к такому
обращению: поднял голову и харкнул на врага вонючей жвачкой. Залепил ему
всё лицо. И смех и грех! Закричал что-то фашист и ещё сильней ударил
Разбойника автоматом. А сам пополз от него. Рассвирепел Разбойник, вскочил
с земли и бросился за обидчиком. А тот испугался, вскочил и полоснул
очередью в живот верблюду. Взревел Разбойник не своим голосом и присел, но
не упал. Двумя прыжками он настиг фашиста, хрупнул его за шею зубами и
всем телом рухнул на него...
Тут раздалась команда нашего командира роты. Выскочили мы из кювета и
с криком «ура» повели на ходу огонь из автоматов. Рассеялись фашисты в
лесу, оставив на месте убитых и раненых...
Подошли мы к Разбойнику. Он медленно и тяжело умирал: часто закрывал
большие помутневшие глаза и протяжно стонал. Из-под него вытащили мы
фашистского налётчика. Он был мёртв. Разбойник переломил ему позвоночник.
Покачал седой головой наш Матвей Иванович и печально сказал:
— Ах ты милый мой Разбойник... Не пришлось тебе дойти с нами до
логова звериного... И труды мои пропали...
Жалко и нам было животное, а ещё больше своего друга Нестерова.
Остался от парной упряжки один Мишка, и, после того как он перестал
хромать, пришлось спаровать его с трофейным конём, тяжёлым рыжим
брабансоном. Сначала верблюд недовольно косился на коня, но потом привык,
и тянули они дружно.
В первых числах мая сорок пятого года после падения Берлина наша рота
двигалась колонной по длинной Франкфуртштрассе. Впереди, верхом на
красивом коне, ехал гвардии капитан Саблин, а на первой подводе,
запряжённой верблюдом и конём, восседал гвардии старшина Нестеров. На
груди у него красовались орден Красной Звезды и две медали «За боевые
заслуги». Расчёсанная, аккуратная борода отливала серебром. На длинной шее
его питомца Мишки висела красная лента с пышным бантом.
Глядя на развалины каменных домов, Матвей Иванович сказал:
— Вот оно, логово-то, какое общипанное...
На обеденном привале мы кормили голодных немецких детей хлебом,
мясным супом и кашей. Накормленные и повеселевшие, они благодарили нас и
совали нам в руки открытки берлинских видов. Показывая на снимок
канцелярии Гитлера, дети говорили: «Гитлер капут!»
— Вот именно «капут». Ни с чем остались... И до чего довели народ
германский, а... — сокрушался Матвей Иванович.
В Берлине, на окраине, мы простояли с полгода. Жили в хороших домах,
но все очень тосковали по своей земле и своим хатам.
И Мишка стал что-то хиреть, похудел, холка свалилась набок. Сырой-то
