— Мне хотелось бы леденцов, сударь!.. И еще… флакон туалетной воды «Кошечка»...
Словом, наш молодец так рьяно обхаживал деревенскую простушку, что взял у нее решительно все. И он так усердно угощал ее сластями, что девушка не заметила, как понесла от него. Но как и почему это случилось, ни он, ни она, ни я не могли бы сказать. Проказничая с ней в чаще, Карл наконец догадался, что произошла перемена. Нежный живот девушки стал тугим и круглым, как барабан. Айе, господи боже! Мамочка милая! С этого дня красотка его больше не видела.
В среду на страстной неделе в воздухе просто гул стоял — столько различных звуков неслось отовсюду, ведь люди праздновали papa. Эдгар Осмен уже три дня не возвращался домой, и Леони изнывала от беспокойства. Мариасоль бегала разузнавать, куда он девался, но никто ей ничего не мог сказать. Тут пришел какой-то человек с поручением от лейтенанта. Оказалось, Эдгар задержался по служебным делам в окрестностях Солейе. Он просил брата срочно выехать к нему. Вот почему Карл скакал теперь по дороге. Проезжая мимо хунфора Ремамбрансы, он мельком увидел Буа-д’Орма.
Несмотря на геройство Диожена Осмена, древнее святилище все еще гордо вздымало кверху свои глинобитные стены и побуревшую соломенную кровлю.
— Ремамбранса не может погибнуть, — сказал Буа-д’Орм.
И люди свято ему верили — старик никогда не бросал слов на ветер. Они ждали, ждали с мучительным сомнением, но и с надеждой. Чтобы там ни было, а среда на страстной неделе должна быть днем радости. Старухи, собравшиеся в зале «собы», возносили молитвы в честь грядущей пасхи. Pater Noster и Ave Maria звучали под старой крышей, славя величайшего из святых — Иисуса Христа, ради которого приверженцы Ремамбрансы жгли фейерверк, смеялись и танцевали. Вечером даже старухи присоединятся к молодым, чтобы поразмять себе ноги и спеть что-нибудь до появления звезд. А теперь они усердно читали молитвы вслед за г-жой Анж Дезамо.
Карл с трудом прокладывал себе дорогу среди толпы, не обращая внимания на развернувшееся перед ним зрелище. Плясуны скакали как одержимые, отбивая ногами такт «рабордайя». Один искусник танцевал, держа в зубах стол, накрытый на четыре прибора. Распорядитель плясок подбросил высоко в небо блестящую жестяную палочку, успел пропустить стаканчик в увитой зеленью беседке и, преспокойно вернувшись, поймал свой снаряд до того, как он упал на землю. Музыканты, игравшие на различных инструментах, раскачивались и подпрыгивали на месте. Танцорки в пестрых кофтах без устали работали ногами, с молниеносной быстротой двигаясь по дорогам.
Немного дальше детвора увязалась за ватагой масок. Ребята стремительно бежали за ней, но вскоре вернулись, чтобы напасть на огромного толстопузого «иудея»— соломенное чучело с тыквенной головой. Они обрушились на него с палками и плетками. Штаны и старая рубаха пугала были уже в клочьях, из прорех со всех сторон сыпалась соломенная труха. Глупые юнцы! Во имя веры, проповедующей любовь к ближнему, они вооружились мстительной ненавистью, которую старшие внушали им в эти дни, самые горестные из всех, когда-либо описанных в мифологии, дни крестных мук сына божьего, который был просто несчастным человеком, наивным, чистосердечным и великодушным. А завтра другие сыны человеческие подвергнутся гонениям, как некогда Иисус или символический иудей.
Карл продолжал путь, но вдруг остановился, помимо воли залюбовавшись представившимся ему зрелищем. Танцевал «король праздника», похожий на лучезарную бабочку. Казалось, солнце распускает хвост, как павлин, день, клонясь к вечеру, готовит себе разноцветное ложе, вихрем кружится пассат и небо сливается с землею. Ноги короля выбивали дробь в воздухе, его великолепная туника трепетала на ветру, а усеянная звездами лазурная мантия надувалась, точно воздушный шар. Сам же он был живой орифламмой, он олицетворял попеременно птицу, ночное небо, стрекозу, ангела, светило, а его руки в шелковых перчатках походили на хвосты комет. Карлу пришлось наконец оторваться от созерцания. Пришпорив коня, он пустил его вскачь и стрелой понесся дальше. На землю спускалась ночь. Всадник поехал тише. Не было никакого смысла рисковать жизнью из-за старшего братца, этого махрового эгоиста. Нет уж, спасибо! Замедлив бег скакуна, Карл пытался справиться с собственным сердцем. Он досадовал, что находится в плену родственных чувств.
Добравшись до речки Солейе, он поехал через нее вброд и, придержав коня, позволил ему напиться. Над долиной высилась могучая громада Мексиканской горы — кормилицы жителей, приютившихся у ее подножия. Она давала жизнь этой реке, ее вершина задерживала облака, по ее склонам стекали дождевые воды, покрывающие ее леса обогревали очаги, а своей красотой она радовала людей на много миль вокруг.
— Вы кто будете? Братец лейтенанта?.. Он просил встретить вас и проводить...
Это сказал согбенный, сморщенный старик, который сидел на корточках у самой воды и посматривал на Карла маленькими живыми глазками. Дедушка с трудом пошевелился — все суставы у него хрустели — и наконец поднялся на ноги, так и не разогнув спины. Он пошел вперед, указывая путь всаднику. Сумерки сгущались. Карл и его проводник свернули на маисовое поле и долго петляли меж зеленых зарослей. Карл потерял всякое представление о том, где он находится.
— Далеко еще? — спросил он с беспокойством.
— Нет, сейчас приедете!.. — ответил проводник.
Однако конца пути не было видно. Минуты следовали друг за другом, словно зерна четок, перебираемые проворной рукой. Путники с трудом продвигались среди стеблей маиса, защищая лицо от жестких листьев. Старик все шел и шел извилистой тропой. Но тут, как бы в утешение Карлу, началась музыка ящериц. Сладостная многоголосая мелодия, похожая на нежный звон жемчуга, падающего в хрустальную чашу гулкой ночи, тихо баюкала его. В зарослях маиса, верно, таилось множество крошечных зеленых, коричневых или синих ящериц, и они без умолку музицировали в густой листве. Этот неземной оркестр исполнял чудесную кантилену, и, слушая ее, Карл чувствовал, что полностью отрешается от себя и вкушает райское блаженство. Его околдовали чары этих маленьких животных, он позабыл обо всем и сам казался себе бесплотным духом. Музыка всецело завладела им, тело растворилось в звуках и стало само лишь певучим стройным адажио. В природе встречаются непонятные чудеса, более пленительные, чем древнейшие мечты человечества! Разве можно сравнить мотеты итальянских певцов XIV века, славивших «celestial lume» воинства господня, с этой первобытной красочной полифонией, наполнявшей теплый вечер чувственной неосознанной радостью животного мира.
Путники прибыли наконец на место. Карл разглядел в темноте ограду и за ней несколько сбившихся в кучу хижин. Он спрыгнул с седла и привязал лошадь к тыквенному дереву.
— Входите! — сказал ему проводник.
Карл вошел. Старик провел его через две комнаты, открыл какую-то дверь и пропустил гостя вперед. Карл переступил порог. Дверь за ним захлопнулась, он очутился один. Да, его заперли в квадратной комнате, где стоял лишь стол, кресло-качалка и складной стул. Стены и потолок были сплошь затянуты белой материей. По карнизу протянулась гирлянда цветущих ветвей «мексиканской красавицы». Помещение освещалось керосиновой лампой, висевшей на гвозде. Страх закрался в душу Карла. Куда он попал? Он крикнул: «Есть тут кто-нибудь?» Никакого ответа. Глубокая тишина. Он принялся стучать в стену — напрасно. Он и в самом деле оказался в тюрьме. Тогда он опустился на стул, чтобы поразмыслить. Действительно ли брат ждет его в этом доме? Кому вздумалось похищать никому неведомого Карла Осмена? И с какой целью?
Он встал, обошел вокруг комнаты, ощупал стены, но не обнаружил двери, через которую его впустили. Дрожа от волнения, он вновь принялся шарить под драпировками. Затем опять сел. В голове у него проносились самые сумасбродные мысли. Черт возьми! Надо держать себя в руках и обдумать все возможности спасения. Мать была права, говоря, что напрасно он разъезжает безоружным в любой час дня и ночи. Но полно, к чему отчаиваться и сожалеть о своей злополучной неосторожности?.. Прошло не меньше четверти часа. Карлу хотелось стучать кулаками в стену. Да разве удастся пробить ее? Он сдержался. Он все еще осматривал комнату, когда вдруг послышался слабый шорох. Ему показалось, что кто-то вошел, и он мгновенно обернулся.
