Преподобный отец Диожен Осмен стоял на коленях в своей спаленке и, закрыв лицо руками, молился. Он был сражен. Конечно, он не верил в чудо, но велико все же могущество нечистого! Никто из сторожей так и не мог рассказать толком, что произошло в ту ночь. Все они уверяли в один голос, будто ни на минуту не смыкали глаз. А один из жандармов поведал под большим секретом кое-кому из знакомых, что незадолго до дождя он видел, как посыпалось множество молний на дом священника и огненный шар пронесся по церковному двору. Его приятели и он сам были ослеплены. Тут они услышали звон цепей, какой-то непонятный скрежет, затем хлынул ливень и все затопил кругом. Сторожа оставались под галереей все время, пока бушевала непогода. Когда же дождь прекратился, во дворе не оказалось ни одного священного предмета.
Что станется с кампанией отречения после такого удара? Кто осмелится пойти теперь против храмов водуизма? Между Диоженом и его матерью произошла ужасная сцена. Ведь Леони давно предсказала ему самые страшные кары. Боже, как тяжело носить сан священника! Диожену было плохо, голова у него кружилась. А вместе с тем надо было казаться спокойным и вселять мужество в тех, кто с надеждой взирал на него!
Диожен со стоном склонился перед маленьким медным распятием, с которого грустно смотрел на него Христос. В дверь постучали, Амели Лестаж принесла письмо. Диожен проворно вскочил на ноги, желая скрыть свое смятение. Письмо было от архиепископа. Диожен подошел к окну, отворил его, чтобы в комнате стало светлее, стремительно разорвал конверт и стал читать послание своего пастыря.
Госпожа Дюперваль Гийом, хитрая мулатка, у которой все пальцы были унизаны кольцами, объезжала своих фермеров и издольщиков. Некоторые из арендаторов еще не внесли причитающуюся ей долю, а г-жа Дюперваль слыла еще более алчной, чем ее супруг, не зря прозванный коршуном. Она решила удостовериться лично, как идут дела, и присмотреть за уборкой урожая. Скотина нагуливает жир не от ухода скотника, а от взгляда хозяина, гласит пословица. Слух о том, что г-жа Дюперваль совершает свой объезд, опередил молодую быстроногую кобылу этой чертовой бабы. Вот почему Инносан Дьебальфей был сам не свой. Конечно, пройдоха хозяйка прекрасно знает, какой урожай дает в среднем обрабатываемый им участок земли, но Инносану все же ничего не стоило утаить несколько корзин зерна. Корзина хозяину, корзина фермеру — таков обычай. И плевать на мнение добропорядочных людей! Разве эти люди, выдающие себя за праведников, пахали и перепахивали землю на протяжении трех-четырех поколений? Пусть себе болтают, язык-то ведь без костей. А я утверждаю, что зернышко проса или плод иньяма родятся лишь благодаря тому, что были обильно политы потом, и если Инносан заслуживает виселицы за свой грешок, то, скажите, какому наказанию следует подвергнуть бездельников, которые, ссылаясь на клочок бумаги, разыгрывают из себя оскорбленных Шейлоков? Одного взгляда на г-жу Дюперваль было достаточно, чтобы сказать с полной уверенностью: эта дама никогда не сидела без хлеба; долгие годы она дочиста обирала крестьян, между тем как под старость у Инносана и его верной Клемезины почему-то совсем скрючило руки и ноги.
Итак, Инносан спешно отправился в поле. Г-жа Дюперваль нашла его за работой, он был весь в поту и тяжело дышал, склонившись над грядкой. Он притворился, что не заметил хозяйку.
— Как дела, Инносан?.. Говорят, урожай в этом году на славу!..
— Ай, ай!.. Кто это? Никак госпожа Дюперваль? Прошу прощения, сударыня, зрение у меня совсем ослабло, вы же знаете! Болезни совсем доконали вашего несчастного Инносана!.. То ревматизм, то лихорадка!.. Но, бог мне свидетель, я работаю мотыгой не хуже какого-нибудь юнца!.. А не приехал я к вам только потому, что был болен. До чего же не везет Инносану Дьебальфей!.. Ах, госпожа Дюперваль! Помните, как я учил вас кататься верхом? Вы были тогда совсем махонькая... Вы, верно, уже забыли своего черного мула, которого так любили когда-то?
Довольно болтовни! Каков нынче урожай маиса и проса? Сколько мер гороха удалось собрать? И хотя Инносан извивался ужом, г-жа Дюперваль ни на минуту не отставала от него. Она притащила его обратно к хижине, и там состоялся дележ. Он был произведен с величайшей точностью, несмотря на увертки старого негра. Всякий раз, как он заговаривал о ревматизме, г-жа Дюперваль вспоминала о сладких бататах, а стоило ему сослаться на брата Сираме, как она требовала зеленых бананов. Она заставила отдать сполна причитающуюся ей долю. Инносан утаил самую малую толику. Когда все было закончено, хозяйка потребовала кофе, и Ивроза поспешно принесла угощение на самом своем красивом подносе. Клемезины не было дома: она ухаживала за Рен Алисме, которая уже третий день никак не могла разродиться. Ивроза с удовольствием слушала истории, которыми Инносан потчевал достойную дочь покойного нотариуса Невера Эрмантена, — упокой дьявол душу этого балагура и мошенника! Видя, что обычаи соблюдены, г-жа Дюперваль стала много ласковее с Иврозою, своей крестницей. Она посадила к себе на колени отпрыска Ликонсии, подруги Меристиля Дьебальфей, и потрепала по щеке Ришелье, малыша Ваннеса и Элисии.
В разговоре выяснилось, что утром в Фон-Паризьен прибыли белые люди. Инносан насторожился и стал жадно расспрашивать г-жу Дюперваль, но она толком ничего не знала. Инносан извинился — он должен ненадолго отлучиться: его рыжий жеребец куда-то запропастился. Ивроза угостит, как подобает, свою крестную мать. С этим проклятым жеребцом никогда нельзя быть спокойным! Он может забежать бог знает куда, и потом неприятностей не оберешься. По правде говоря, Инносану наскучило смотреть на толстую шею своей кумы и до смерти хотелось первому сообщить соседям новость о прибытии белых «мериканов». Святой Георгий! Что делается!
Рен полулежала, вытянув ноги, на самодельном кресле и цеплялась за двух поддерживающих ее женщин.
— Тужься, ну же! — говорила ей время от времени старуха Дада.
Соседки хлопотали возле роженицы, которая протяжно стонала, окруженная тазами и ведрами с горячей водой. Вот уже третий день как подруга Олисма трудилась что есть мочи. Казалось, все хорошо складывается для супругов. Олисма сдал заготовленный им лес агенту ГАСХО Луи Балену, в то время как другие поставщики еще не покончили с рубкой. Конечно, он не получил за лес ту цену, на которую рассчитывал. По словам г-на Балена, цены на лес упали, так как американское правительство сократило экспортную квоту на гаитянский сахар. Олисма все же выплатил свои долги Вертюсу Дорсилю и богатому крестьянину Жозельену, давшему ему взаймы в прошлом году пятнадцать гурдов. Будущий папаша сплел красивую тростниковую корзину. Если положить в нее тюфячок, набитый мхом, получится великолепная колыбель для младенца, который должен появиться на свет. Олисма купил — это было верхом роскоши — стол красного дерева, четыре хороших стула и четыре новых кувшина, он мастерски починил супружескую кровать, и на нее постелили две толстые тростниковые циновки и добротную простыню из сиамской узорчатой ткани. Ложе было готово, оставалось положить на него Рен, как только она разрешится от бремени.
Дада беспокоилась. В самом деле, Рен обессилела и уже не слушала увещеваний кумушек, убеждавших ее тужиться. Здесь собрались Клемезина Дьебальфей, Майотта Дессен, Сор Атема Силабер и Маринета Пьер-Шарль. По требованию Дада, Сесилия Плювиоз только что принесла настой драконника. Супруга Буа-д’Орма заставила Рен выпить несколько глотков этого снадобья и вновь стала растирать ей живот,
В комнату попробовал проскользнуть Олисма. Женщины выгнали его с громкими криками. Всем известно, что присутствие мужа приносит несчастье роженице. Прочь отсюда! Олисма пришлось подчиниться, и он вновь зашагал по двору.
Рен не было лучше. Она все больше слабела.
— Тужься, милая!.. — кричала Дада. — Хорошенько тужься!
Клемезина многозначительно посмотрела на Дада: Рен потеряла сознание. Дада бросила на пол бутылочку с пальмовым маслом и начала бить роженицу по лицу.
