Такими горькими словами заключил генерал Мирасен свою речь.

Но Аристиль Дессен, еще не остыв от недавнего спора, не пожелал признать себя побежденным. Вопреки своему обыкновению, он разразился вдруг гневной тирадой против нашей столетней феодальной войны:

— ...Если страна доведена сейчас до крайности и ее захватили «белые мериканы», — в этом виноваты вы, генералы! Только вы одни и виноваты, вы, с вашими оркестрами, с вашими саблями, револьверами, палками и мародерством, с вашими кокардами, нашивками и прочей мишурой!.. Вы — совсем как дурачок из сказки. Хотели родную мать в горяченькой водице искупать — да и сварили ее заживо. Смотрите, как она корчится, и радуетесь: «Поглядите, мол, как наша матушка довольна!.. Матушка смеется в ванне!» Ведь вы убили страну, черт вас дери!..

— Что? Что ты сказал?.. Послушай, Дессен, хоть и говорят, что ты человек гнутый[46], но — разрази меня гром! — ты еще не знаешь генерала Мирасена! Как ты смеешь оскорблять меня?! Да еще в моем же собственном доме!..

Еще немного — и дело дошло бы до драки. Лишь соединенными усилиями присутствующих удалось утихомирить противников. Откровенно говоря, оба и сами уж не рады были, что затеяли спор. Они украдкой поглядывали друг на друга и искали лишь предлога для примирения. Как раз в этот миг появился Буа-д’Орм Летиро, главный жрец. Это был сгорбленный, морщинистый старик, но шел он твердым шагом, опираясь на толстую палку камедного дерева. Все почтительно умолкли. Генерал Мирасен встал, взял его за руку и подвел к табуретке, поспешно пододвинутой кем-то из гостей.

— Добрый вечер, отец Буа-д’Орм! — раздался хор приветствий.

У старика Буа-д’Орма были широкие скулы и своеобразные ромбовидные очертания лица; в ушах блестели большие золотые кольца. Крупный, неправильной формы нос придавал лицу выражение силы, решительности и какой-то загадочности; остроконечная борода была тронута сединой, голова — совершенно белая. Лицо могло показаться неприятным и даже уродливым, если бы не глаза: очень большие, то пронзительные и холодные, как сталь, то вдруг удивительно ласковые, они озаряли его таинственным светом. На Буа-д’Орме была просторная синяя блуза, выцветшая, но безукоризненно чистая и выглаженная; на черном крученом пояске висел фиолетовый мешочек для водуистских амулетов. Брюки были новые, из простой синей ткани; одна штанина засучена; босые ноги покрылись дорожной пылью.

— Добрый вечер, люди! — сказал Буа-д’Орм.

Он сел. Генерал Мирасен захлопал в ладоши:

— Эй! Где вы там!.. Принесите кофе для отца Буа-д’Орма!

Главный жрец очень редко навещал кого-нибудь. Он окинул собрание ясным взором, закрыл глаза, снова поднял веки и сказал:

— Тяжкие испытания ожидают детей Ремамбрансы.

Все озадаченно переглянулись. Ремамбранса, водуистская секта, пользовалась в озерном крае непререкаемым авторитетом, и Буа-д’Орм был ее патриархом, всеми признанным, всеми почитаемым. Ни разу на их памяти Буа-д’Орм никому не причинил зла. Члены Ремамбрансы и их семьи находились под покровительством богов, и ни один волос не мог упасть с их головы без ведома Буа-д’Орма. Таково было общее убеждение. Буа-д’Орм жил тем, что давала ему земля, расположенная вокруг святилища, и никогда не требовал от верующих мзды. Он был до жестокости строг с людьми, не почитавшими древних обычаев, но ни один колдун не смел и пальцем коснуться тех, кто пользовался покровительством Буа-д’Орма. Старик был честен и справедлив, он был подобен высокому мощному древу, чья благодатная тень падает окрест. Даже его заклятый враг, злокозненный ганган-макут[47] Данже Доссу, втайне трепетал при одной мысли об этом мудром и неподкупном страже древних верований.

Собравшиеся взволнованно зашептались.

— Ай! Я вопрошаю. Где укроем мы богов наших предков? Я вопрошаю. Разве Буа-д’Орм причиняет кому-нибудь зло?..

— Нет, отец Буа-д’Орм! — единодушно провозгласили слушатели.

Наступила тишина. Буа-д’Орм обвел всех внимательным взором.

— Я вопрошаю. Куда пойдут святые, наши заступники?..

Аристиль больше не мог выдержать:

— Что случилось, отец Буа-д’Орм? Разве мы не выполнили своего долга перед нашими святыми заступниками? Святые недовольны нами? Говори же, отец Буа-д’Орм! Мы сделаем все, что ты велишь...

Буа-д’Орм не ответил. Он взял поданный ему кофе, вылил несколько жертвенных капель на землю и поднес старую фарфоровую чашку к глазам. Фарфор был тонкий, прозрачно-розоватый, настоящий севрский фарфор восемнадцатого века. По серой полоске бежала вокруг чашки гирлянда фиалок, окаймленных черной тенью. С умилением взглянул он на женскую головку с высокой прической — темно-фиолетовый силуэт в изящном медальоне на выпуклой стенке чашки.

— Нет... — сказал он. — Мы не можем умереть...

Он отпил глоток, улыбнулся. Улыбка, как луч солнца, озарила его суровое лицо, придав ему непривычную мягкость.

— Не забудьте... Я говорил с вами... Не забудьте!

Он встал, отстранил протянувшиеся к нему для помощи руки, оперся о палку. Сделав несколько шагов, обернулся:

— Сен-Фор, сын мой... Я жду тебя завтра вечером у себя дома. Доброй ночи, люди!

Гости генерала молча смотрели ему вслед.

Как только он скрылся на повороте дороги за кустами «плаща святого Иосифа»[48], все загалдели разом.

— Никогда еще отец Буа-д’Орм с нами так не говорил. Случилось что-то серьезное, — заявил Инносан Дьебальфей.

— Да, друзья, что-то случилось, — пробормотал Жозельен Жоффе.

Во двор вбежал Жуазилюс с большой камышовой корзиной на голове.

— Вот и я, геал Мирасен! Принес корм для свиней!..

— Хорошо, можешь идти, — рассеянно ответил «геал» Мирасен.

Жуазилюс не тронулся с места.

— Ну, что тебе здесь нужно? Слушать разговоры взрослых? — накинулся на него генерал.

— Нет, геал Мирасен, я не слушаю, о чем вы говорите... — ответил Жуазилюс, по-прежнему не двигаясь с места.

Оживленное обсуждение визита Буа-д’Орма и его слов продолжалось, но скоро Аристиль заметил, что Жуазилюс не подчинился приказу крестного.

— Вот дерзкий мальчишка! — возмутился он. — Нынешние дети — все, как один, нахалы! Посмотрите только на него! Хорош, а? Ты не слыхал, что тебе велено уйти? Чего тебе нужно?

— Это священник, честное слово, дядюшка Дессен!

— Что? — спросил «геал» Мирасен.

— Да... В Фон-Паризьен приехал священник и с ним лейтенант. Они сняли дом...

— Как! Поселились вместе? — спросил Мирасен, совсем сбитый с толку.

— Да, геал Мирасен.

— Что ты! — хором воскликнули собравшиеся.

Жуазилюс улыбнулся, торопливо поставил корзину на землю, присел на корточки и затараторил:

— Они приехали сегодня под вечер... Сняли большой дом мэтра Вертюса Дорсиля... У них красный автомобиль... На двух грузовиках привезли вещи и мебель... С ними — толстая мадам...

Это было уж слишком! Чтобы в город сразу явились и поп и лейтенант! Да еще поселились в одном доме!.. Любопытство разгоралось, как пламя в сухих камышах. Все говорили разом. Немного погодя посетители стали прощаться: каждый спешил поскорее разнести по деревне потрясающую новость.

Данже Доссу остановился в нескольких шагах от городка, у самой дороги, под сенью дерева.

Кто не знает гигантского бавольника с выступающими из земли корнями, того самого, чья тень в вечерний час похожа на силуэт морской птицы? Горе тому, кто не обойдет его стороной; нельзя наступать даже на тень этого дерева, потому что на нем обитают самые зловредные «красноглазые духи»!

Данже расположился со всеми удобствами. Он сел между огромными корнями, похожими на его узловатые руки и точно такого же грязно-черного цвета, как его лицо. Положил на землю палку, снял сандалии, вынул из котомки трубку и принялся старательно ее прочищать. На ветвях дерева висели обычные жертвоприношения: сосуды из выдолбленных тыкв с напитками, еда, всякие пестрые предметы, а поближе к верхушке, кишевшей мириадами насекомых и ящериц, — чучела птиц. На самой верхней ветке виднелся распятый орел-стервятник. Внизу в стволе зияло черное дупло — разинутый рот прожорливых и завистливых богов.