— Что ты там болтаешь? Дело идет о нескольких ударах киркой по этим уже наполовину обвалившимся стенам.

— Так зачем вам трудиться и разрушать их, когда они по собственному почину развалятся? Поверьте мне, оставьте в покое эту прекрасную страну. Я сочту себя подлецом и предателем, если за нанесенное мне лично оскорбление потребую, чтобы вы подвергались всем тем неприятностям, которые возникнут из-за нашей экспедиции.

— Но у меня тоже есть свои счеты с этим чудовищем. Желая высмеять меня, он, вместо людской, послал мне для исследования конскую мочу.

— Ну и уважительная причина, нечего сказать, и вы согласны поплатиться, за это десятью годами каторжных работ? — Нет, господин Менкси, потомство вас не оправдает. Если вы не думаете о себе, то подумайте хоть о своей дочери, о своей дорогой Арабелле: что ей за радость приготовлять такие великолепные сливочные сыры, когда вас уже с ней не будет?

Это обращение к нежным родительским чувствам старого доктора возымело свое действие.

— Обещай мне, по крайней мере, что наглость маркиза Камбиза будет наказана. Ты мой будущий зять, и с этого мгновения мы с тобой должны быть солидарны в вопросах чести.

— О, насчет этого будьте покойны, господин Менкси, я теперь глаз не спущу с маркиза. Я буду так же терпеливо подстерегать его, как кошка подстерегает мышь. Не сегодня, так завтра, но я уж застигну его одного без стражи и тогда заставлю его скрестить дворянскую шпагу с моей или доотказу натружу о него свои кулаки. Я не могу клясться, как древние герои, тем, что не сбрею бороды и буду сидеть на хлебе и воде до тех пор, пока не сдержу своей клятвы, ибо первое не вяжется с моей профессией, а второе противоречит моему темпераменту, но даю вам слово, что только тогда буду вашим зятем, когда нанесенное мне оскорбление получит достойное возмездие.

— Ты заходишь слишком далеко, Бенжамен, я не принимаю такой беззаконной клятвы, напротив, необходимо, чтобы ты женился на моей дочери, и я уверен, что ты так же прекрасно сумеешь отомстить после свадьбы, как отомстил бы и до нее.

— Но вы только подумайте, господин Менкси, раз я должен драться с маркизом на смерть, то моя жизнь уже не принадлежит мне, не могу же я позволить себе жениться на вашей дочери, когда, может быть, на следующий же день после свадьбы оставлю ее вдовой.

Как ни старался добряк-доктор сломить непреклонное решение Бенжамена, это ему не удалось, и, видя, что с этим ничего не поделаешь, он пошел переодеться и снять с себя свое вооружение. Так закончился этот грандиозный поход, стоивший мало крови человечеству и много вина господину Менкси.

Бенжамен остался ночевать в Корволе. Когда на следующий день он вместе с господином Менкси вышел из дому, первым, кого они встретили, был Фата. Фата предпочел бы встретить на большой дороге двух волков, чем дядю и господина Менкси, но так как уклониться от встречи было невозможно, то, приняв самый приветливый вид, он направился к дяде.

— Здравствуйте, господин Ратери! Как поживаете, уважаемый господин Менкси? Ну, как вам удалось избавиться вчера от нашего Гесслера, господин Бенжамен? Я так боялся, что он проделает с вами какую-нибудь злую шутку, что от беспокойства всю ночь не сомкнул глаз.

— Фата, — сказал господин Менкси, — приберегите вашу рабскую угодливость для маркиза. Вы сказали ему, что не знакомы больше с Бенжаменом? Правда ли это?

— Не помню, дорогой господин Менкси.

— А сказали ли вы вышеупомянутому маркизу, что я такой человек, знакомство с которым вести не подобает?

— Этого я сказать не мог, мой дорогой господин Менкси, ведь вы же знаете, как я вас уважаю.

— Клянусь честью, — с ледяным спокойствием сказал дядя, — это его подлинные слова.

— Прекрасно, — ответил господин Менкси, — тогда мы посчитаемся с ним.

— Фата, — обратился к нему дядя, — предупреждаю вас, что господин Менкси собирается вас выпороть во имя чести нашей корпорации, вот вам мой хлыст, защищайтесь! Не позволите же вы, чтобы вас отстегали, как простого осла.

— На моей стороне закон, — ответил Фата. — Если господин Менкси ударит меня, то ему дорого обойдется каждый удар.

— Жертвую тысячу франков, — хлыст господина Менкси засвистел в воздухе. — На, получай, Fata, fatorum, судьба, провидение древних, на! на! получай!

Крестьяне вышли на пороги своих домов посмотреть, как господин Менкси избивает Фата, ибо, как это ни позорно, но зрелище человеческого унижения всегда привлекает людское внимание.

— Господа, заступитесь за меня! — закричал Фата.

Никто не тронулся с места. Уважение, питаемое населением деревни к господину Менкси, облекало его некоторыми судебными правами.

— Беру вас в свидетели, что надо мной, врачом, было учинено насилие! — продолжал кричать несчастный Фата.

— Постой, — сказал господин Менкси, — чтобы те, кому не видно ударов, могли, по крайней мере, хоть услыхать их, я буду бить еще сильнее. — И он стал бить сильнее прежнего, этот бесцеремонный человек.

— Будь покоен, Менкси, — проговорил, уходя, Фата, — тебе придется иметь дело с самим маркизом, он не допустит, чтобы меня оскорбляли, потому что я всегда при встрече кланяюсь ему.

— Передай от меня маркизу Камбизу, что я плюю на него, что мой дом прочнее его замка и, если ему угодно, он может притти со своими слугами на площадь Фертиана, я к его услугам.

Чтобы не задерживать больше внимания читателя на всей этой истории, добавим только, что за передачу персоне маркиза всех высказанных господином Менкси по адресу маркиза оскорблений сам Фата с позором был выгнан за порог замка. Что же касается до свидетелей перед судом, то не нашлось ни одного желающего выступить, несмотря на целую сотню присутствовавших при происшествии.

Когда дядя вернулся в Кламеси, сестра передала ему полученное на его имя из Парижа письмо следующего содержания:

Послав Гаспара купить ему особый сорт почтовой бумаги и забрав у Машкура чернильницу, он тотчас же настрочил в ответ следующее послание:

Куда хотел дядя отправить своего виконта, так и осталось неизвестным. Тщетно старался я проникнуть в тайну опущенного в письме слова, этого мне так и не удалось. Что же касается сжатости, ясности, силы и выразительности стиля Бенжамена, то об этом я упоминал уже не раз.

Между тем дядя не отказался от своего плана мести. В ближайшую же пятницу, навестив больных, он дал наточить шпагу, надел поверх красного камзола дождевой плащ Машкура и, не желая жертвовать своей косой, а, с другой стороны, не имея возможности спрятать ее в карман, засунул ее под надетый им старый парик Машкура и, наряженный таким образом, отправился выслеживать маркиза. Местом своих постоянных наблюдений он избрал расположенный как раз против замка маркиза кабачок, стоящий на краю дороги, ведущей в Кламеси.

Хозяин кабачка только что сломал себе ногу, дядя, всегда готовый помочь ближнему, предложил свои услуги и, получив согласие семьи, приступил к операции. Он проворно, нигде ничего не повредив, снова соединил сломанную берцовую кость, чем вызвал восхищение двух выпивавших в кабачке, высоких, одетых в ливреи лакеев маркиза, случайно при этом присутствовавших. Закончив операцию, дядя поднялся наверх в расположенную направо от общего зала комнату трактира и, вооружившись взятой на этот случай у Машкура подзорной трубой, принялся наблюдать за замком. Прошло уже около часу, он продолжал напрасно дрогнуть на вышке, как вдруг заметил слугу маркиза, бегущего сломя голову с горы. Остановившись у дверей трактира, человек осведомился, здесь ли находится врач, и, получив от служанки утвердительный ответ, поднялся в комнату к дяде. Отвесив почтительный поклон, он попросил оказать помощь маркизу Камбизу, подавившемуся костью. Первым побуждением дяди было отказаться, но, сообразив, что это обстоятельство может способствовать его планам — он согласился и последовал за слугой.