Поездка в Иерусалим прошла на этот раз для Ионатана словно в тумане. Он торопился домой, надеясь на обратном пути вновь посетить дом Амрама, вновь увидеть Бину. Но, к его большому сожалению, оказалось, что путь их на этот раз прошел иначе, и Ионатан, разочарованный и молчаливый, ехал на муле рядом с первой повозкой и, односложно отвечая на вопросы отца, изо всех сил старался не выдать охватившего его разочарования. Но Боаз и не собирался расспрашивать сына. Он совершенно ничего не имел против данного союза и решил по возвращении домой написать другу письмо с предложением обручить молодых.

Стоял вечер. Истомленные долгой дорогой путники уже созерцали дома Кесарии, казавшиеся темными силуэтами от ослепляющего блеска спускающегося в море солнца. Исчезая в морской пучине, светило выбрасывало свои последние пучки света, и они, пробиваясь сквозь пространство прямых улиц, мешали путникам смотреть вперед. Ослепленный солнцем взгляд, поворачиваясь вправо, приятно отдыхал на фиолетовых гроздьях тянущихся вдоль дороги виноградников.

Одинокого странника, ехавшего им навстречу по вечерней дороге, первым приметил слуга Зевулон. Много лет назад был он продан за долги и по истечении положенных законом шести лет отказался уйти, сказав словами Торы:

– Не пойду я от тебя, потому что люблю тебя и дом твой.

Так и остался Зевулон то что называется рабом вечным, а на самом деле преданным и необходимым домочадцем.

Приложив руку козырьком ко лбу, всмотрелся Зевулон старыми дальнозоркими глазами в путника и сказал, обращаясь к Боазу:

– А ведь это Нахум, управитель дома твоего.

После этих слов Боаз приказал остановить все повозки и дожидаться приближения Нахума, в волнении задавая себе бесчисленные вопросы, один другого тревожней, но все они сводились к одному главному: что случилось дома?

Через несколько минут Нахум остановил своего осла рядом с Боазом, спустился на землю, оправил серое дорожное платье и сказал:

– Мир вам. Видно, пожалел Господь меня. Не заставил ехать далеко в поисках хозяина.

– Говори скорее. Зачем ты здесь, посреди дороги, когда солнце уже садится и все путники спешат на ночлег, опасаясь ночных разбойников?

– Не все в порядке в доме твоем, хозяин. Вот и позвала меня Мирел, жена твоя, и приказала оставить все дела по дому и ехать к тебе.

– Да скажешь ты наконец, в чем дело? – вскричал, не выдержав, Ионатан.

Нахум осуждающе взглянул на юношу, не одобряя его несдержанность, но так как на лице Боаза тоже читалось нетерпение, то он провел рукой по бороде и сказал:

– Сын твой, Гедеон, опасно ранен.

Боаз побледнел. Ахнули слуги. Нахум не спеша оглядел всех. Это был человек небольшого роста с быстрыми глазами, выражение которых было и хитрым, и наивным одновременно. Вполне довольный эффектом, который произвели его слова на слушателей, мужчина обстоятельно продолжил рассказ:

– Кесария кипит, как котел с плотно закрытой крышкой. Молодые мужчины совсем забросили дела свои. Подпоясавшись ремнями и взяв в руки крепкие палки, бродят они по городу в поисках друг друга. Язычники ищут иудеев. Иудеи – язычников. А кто ищет, тот находит. Вот бои то и дело вспыхивают на площадях и улицах города.

– А римляне? Римляне почему не вмешиваются? – вновь вскричал Ионатан.

– Римляне уже просто сбились с ног, безжалостно избивая цепями и тех и других. Но, сбежав с одной площади, можно тут же встретиться на другой. Улиц и площадей в городе немало. Многим язычникам наломали бока, но и иудеи пострадали. Несколько человек убиты, а сыну твоему, Гедеону, в рукопашном бою сломали ребра, ногу и так ударили камнем по голове, что лежит он сейчас безмолвно, как трава на лугу, и глаз не открывает.

Охваченный глубокой печалью, Боаз прислонился спиной к повозке и на время словно перестал слышать. Только звон звучал в ушах его. Наконец слух вернулся.

– Что? Что? Что? – спросил он рассеянно.

Нахум повторил свой рассказ о том, что прокуратор Феликс, разъяренный неповиновением населения, приказал выбрать по три человека от каждой общины, самых знатных и самых умных, чтобы отправились они к императору Нерону и пред лицом императора «оспаривали друг у друга свои права»[8]. Он, Боаз бен Барак, выбран одним из просителей.

Поздно вечером того же дня Боаз сидел под колоннадой своего дома. Ветер доносил чистый запах моря, соли и водорослей. Слышались глухие удары волн, перекатывающихся через глыбы камней. Яркие звезды смело заглядывали в колодец двора, отражались в темной воде бассейна. Купец беспокойно постукивал костяшками пальцев по подлокотнику кресла, бесконечно переживая произошедшее со старшим сыном.

Но, слава Всевышнему, Гедеон наконец-то пришел в себя, и жизнь его теперь вне опасности. Он еще побудет в постели под заботливым присмотром Мирел. Его участию в кровавых уличных драках пришел конец. А когда он выздоровеет, Боаз его женит и отправит в Иерусалим. Пусть управляет магазинами, остепенится, успокоится.

Боаза сейчас больше волновал Ионатан. Несметное количество раз укорил себя Боаз в том, что не оставил любимого младшего сына в Иерусалиме, а теперь вот вынужден оставить здесь, в этом солнечно-праздничном, но таком неспокойном и опасном городе. Такого юного, неосмотрительного, обуреваемого праведным гневом мщения. Бог знает, что он может натворить.

Порой у Боаза мелькала непрошеная мысль о возможности избежать конфликта путем уступок и облегчить себе жизнь, приняв чужую культуру. Но тут же в душе поднимался протест. Ведь у греков нет ничего, говорил он себе, что хотя бы отдаленно напоминало Десять заповедей, ничего, способного ограничивать дурные инстинкты и приближать к высокой духовности.

Божества Олимпа, казалось, подражали людям, проявляя далеко не лучшие человеческие качества – зависть и мстительность, жестокость и вероломство. Они были презренны в своих низменных варварских желаниях. Они были порочны, а порой просто смешны в своей извечной погоне за удовольствиями. О нет, олимпийцы не могли служить примером нравственности и морали. Принять их – это значит повернуться спиной к истинному Богу, побрести назад, в дебри примитивных инстинктов.

К рассвету Боаз принял решение. И как только оно сразу не пришло ему в голову! О том, чтобы отказаться от своей роли посланника и просителя, не могло быть и речи, а потому Ионатан отправится с ним в Рим. И будет его мальчик, безупречный, храбрый и любящий, под присмотром, серьезным мужским отеческим присмотром. И увидит он Рим и поймет, что невозможно маленькой Иудее противиться столь грозной силе.

На левом берегу реки Тибр, в двадцати пяти километрах от моря, на семи холмах раскинулся город Рим. Что заставило людей обосноваться здесь, в этой местности с пропитанной влагой почвой, способствующей лихорадке? Удобство защиты крутых холмов? Судоходность реки? Близость моря? Казалось, были и более подходящие места для проживания. Но как бы там ни было, а, заселив эти не слишком здоровые места, потомки Ромула и Рема сумели создать Великое государство. Создать и в течение длительного времени успешно сохранять самую обширную державу Древнего мира.

Все тринадцать веков своего существования римляне воевали практически непрерывно, постепенно все дальше и дальше вонзаясь в окружающие их земли, откусывая и присоединяя к своим холмам чужие владения. К тому времени, с которого мы начинаем свой рассказ, Римская империя уже была государством с населением в 60 миллионов человек. В пределах одной державы оказались все народы Средиземного моря. На западе естественной границей империи стали темные воды Атлантического океана. Северные рубежи пролегли по руслам известных европейских рек – Рейну и Дунаю, южная граница терялась где-то в раскаленных песках Северной Африки, а восточная достигала Евфрата.

Более тридцати стран современного нам мира располагаются на той территории, которая прежде принадлежала империи.