Нарядные кареглазые молдаванки раскладывали на столиках грозди винограда, яблоки, помидоры, миниатюрные распятия, карманные псалтыри, расставляли бутылочки с лампадным маслом и «Кагором». Плетеные «паутинкой» кофточки смуглолицых барышень светились на местах наибольшего натяжения кремовым нижним бельем и загорелыми волнующими невинностями, вызывающе жизнерадостно диссонирующими с соборным настроением окружающих аборигенов.
Рафинированные субтильные юноши закрепляли стенды с CD-дисками духовной музыки, крестились в сторону часовни и недружелюбно зыркали на заезжих молдаванок.
Несколько по-деревенски непосредственных дедков сооружали из куска тепличной пленки торговый павильон. Тот угрожающе кренился во все стороны сразу, норовя, рухнув, смешать ассортимент прилегающих к нему коммерческих лотков.
Долговязая бледная девушка в черном платочке и черном же рабочем халате, держа в вытянутой руке здоровенную алюминиевую кружку, призывала к каким-то пожертвованиям. У ее ног стояла подпертая палкой большая фотография царя Николая II с семьей. Самодержец, угрюмо усмехаясь, насуплено глядел с пожелтевшей картонки в пустоту, будто устав от изнуряющего ежедневного принудительного попрошайничества, на которое его обрекла злая судьбина и коллективное попустительство соотечественников.
Слева от оседлых коробейников, у кованых, распахнутых настежь ворот дремал ничейный питбуль. Казалось, он охраняет вход. Дорогу к крематорию и колумбариям. Трехсотметровый отрезок, связующий мир живых с миром мертвых. Светскую суету с монастырским уединением.
«Зеленой милей Шаолиня»2 называл эту разрезающую поле газонной травы темную ленту Славян.
– Истинный вектор Бодхидхармы3, ведущий к воссоединению с Великой Пустотой, отныне нами установлен, друзья. – Говорил он. – По нему Бородатый Варвар4 вернулся в джунгли Индии, дабы покататься там верхом на тигре. Найденная в его могиле единственная сандалия – намек ученикам. Совершеннейшая по своей простоте и очевидности проповедь о бессмертии. Первое и последнее евангелие от пророка грядущего царствия непреходящей человеколюбивой вечности.
– Чаньские5 наставления хирурга из юго-восточного округа. Трактат о Великой Пустоте. Страница шестьдесят девять. Все туманно, сложно, неудобоваримо и помпезно до безобразия. – Вторил ему Влад. – А знаете ли Вы, уважаемый, что не войти в слияние с Абсолютом существу, утратившему телесную целостность? Закрыты для него врата заветные. Удаляя недрогнувшей рукой аппендикс, черный лекарь в белом халате обрекает доверчивого пациента на новое телесное тленное воплощение. Благодаря чему несчастный проживет еще одну жизнь дятлом, бабуином или земляным червем.
– Жизнь – есть смерть. – Патриархально-поучительно вещал Славян. – Долгое, мучительное самурайское харакири, производимое ритуальным мечем социальных условностей. Все мы с младых ногтей служим некоему таинственному безымянному сюзерену, чьи настоящие цели никому до конца не понятны. Возможно, быть дятлом – не такая уж плохая участь. Дятел – всегда только дятел. Ему незачем делаться программистом или бухгалтером. В этом смысле – новое воплощение в оперенном теле птицы дает бывшему бухгалтеру возможность прожить жизнь по-настоящему.
– Медитативно долбая клювом старую осину, – смеясь, подытоживал Влад, – и выковыривая из трухлявой древесины себе на пропитание жирных мучнистых червей. Глубоко осмысленное чудо вселенского коловращения свободной материи…!
Марат обычно не принимал участия в их шутливых пикировках. Он молчал, слушал и размышлял. О чем угодно – только не о «Зеленой миле Шаолиня». Смерть казалась Марату отдаленной героико-романтической перспективой, заоблачным ледяным перевалом, маршрут к которому даже еще не проложен. Рубежом, где каждый в свое время оставляет принесенный с собой вымпел и подводит некий итог. Да и в вопросах восточной культуры его друзья откровенно блуждали, часто сваливая религию, философию, мифы и суеверия в одну кучу, из которой выхватывали мозаичные фрагменты, пытаясь сложить нечто похожее на красочное самобытное панно. Поэтому молчание Марата имело потаенный аспект: он одновременно не мешал их устному творчеству и параллельно ограждал себя от необходимости вести просветительскую работу, не имевшую в данном случае никакого смысла.
Сейчас, шагнув с автобусной остановки на проезжую часть, проходя мимо спящего питбуля, Марат впервые ощутил парадоксальную материальность смерти, поймал на себе ее внимательный взгляд, почувствовал легкое прикосновение ее пахнущих ладаном и сандалом длинных бледных пальцев. Он ее услышал.
В ритуальном зале крематория зазвучал колокол.
Встреча на вокзале
Всего их было четверо: Славян, Влад, Ирокез и Марат. Они случайно повстречались на ночном вокзале в Бологом, коротая время до первой утренней электрички в сторону Москвы. Зал ожидания, заполненный возвращающимся после новогодних праздников из Питера в столицу на «перекладных» народом, в большинстве своем спал. К дремавшему на лавке Марату подсели двое: розовощекий очкарик в модном, не по сезону холодном плаще и широкоплечий небритый детина с серьгой в ухе. Они пили пиво «Афанасий» из бутылок, почти во весь голос обсуждая песню Леннона «Woman is the Nigger of the World»6.
– Да ты не понимаешь, о чем говоришь! – Горячился очкарик. – Леннон просто слишком любил Йоко, поэтому писал такие вещи. Он шел на компромисс с дорогим ему человеком. Леннон и андеграунд – синонимы! Какая там попса и конъюнктура!
– Самая нас-то-я-щая поп-са… – Тянул небритый. – Реверанс феминисткам. Весь американский период его творчества – сплошной сытый, респектабельный, хорошо просчитанный «протест» для игрушечных революционеров.
– Леннона выслать из Штатов хотели! Забыл? – Ерзая, толкал Марата локтем в бок розовощекий. – Скажешь, он погиб случайно?! Да?! От руки недоумка – одиночки?!
– Он исписался дотла – поэтому и умер. Пришла пора закрыть за собой дверь. – Отвечал небритый. – Смерть не дала ему превратиться в Энди Уорхола. В дешевого мазилу, в банального круто оплачиваемого ремесленника.
– Кто же тогда для тебя не ремесленник? – Вкрадчиво поинтересовался владелец холодного плаща. – Мик Джаггер, что ли?
– Все они ремесленники, – сказал, как отрезал, широкоплечий. – Их рваные джинсы стоят дороже номера для новобрачных в «Хилтоне». Помяни мое слово, скоро продюсеры найдут способ обходиться без леннонов и джаггеров. Похоронят таковых под могильной плитой электронщины. Музыка – товар, поэтому нужно при минимальных вложениях извлекать максимальную выгоду. Конвейеру не интересен ни социальный протест, ни сексуальная революция. Твой рок-н-ролл стал дряхлым стариком, не успев достичь подросткового возраста. От него нестерпимо воняет тленом. В отчаянье пропив свой последний ветеранский «Стратокастер», он униженно клянчит работу у успешных «фанерных» хозяев лучших гастрольных площадок и престижных хит-парадов.
– Не согласен! – Возмутился очкарик. – Ты передергиваешь! Зло передергиваешь и глумишься над настоящими исключительнейшими талантами!
– А я согласен. – Раздался голос с соседней лавочки. – Время художников прошло – сегодня время дизайнеров. Эпоха славы инженеров и слесарей, удачливо собирающих из доступного материала занятные разномасштабные безделушки. Черный квадрат переплюнул Веласкеса, уроды позднего Пикассо проложили дорогу Уорхоллу, скелет Эйфелевой башни, вознесясь над собором Парижской Богоматери, предвосхитил появление пеналообразных небоскребов. Технологии победили медлительную творческую непосредственность, мающуюся в поисках красоты и гармонии.
– Слушайте, философы, – делая ударение на предпоследнем слоге, не выдержал, наконец, Марат. – Нельзя ли потише? Спать мешаете. От ваших кислых диспутов у меня изжога начинается.
– На, приведи свой кислотно-щелочной баланс в норму.
Вместо прямого ответа тип с серьгой в ухе протянул Марату непочатую бутылку пива.
