Выбор бога, единого для всей Руси, единого и для смердов, и бояр, и дружинников, и холопов, и гостей заботил Добрыню, как устройство заслона на пути печенегов, как устройство порядка Руси.

Три года назад, исполняя задуманное, велел Добрыня на берегу Ильменя поставить святилище Перуну. Капь Перуну поставили, негасимый огонь возожгли, да только не один Перун в святилище стоял. Для пригляда за воинственным богом поставили тут же капи двух рожаниц, помощниц любого новгородцам Рода. Не все новгородцы задумку Добрынину поняли, а жаль.

В Киеве ещё далее пошли. Старое святилище Перуна убрали, новое поставили. Перуна уважили – и злато, и серебро на капь возложили. Да только не один Перун в святилище властвует. Тут же стоят четыре бога, и крылатый пёс Семаргл примостился. Боги те – покровители земель, кои помогали им с Владимиром свалить Ярополка и Свенельда с варягами. Вроде небесного вече получилось. Понимал Добрыня: не вечно то вече.

Среди новгородских железовцев слыл Добрыга не просто изрядным ковачем, хытрецом. Умельство его признавали не только людие, но и собратья по корчему ремеслу. Новгородцы не заселшина, что только и умеет на овин молиться. Новгородец всякого дива насмотрелся. Торговище у Детинца многолюдно, разноязыко. Свои гости ходят по дальним странам и морям, вместе с заморским товаром всякую всячину привозят, о дивах, на Волхове неведомых. И чужие гости со всего света приезжают торговать. Всему свету известно – в Новгороде гостям обид не чинят. Плати мыто городу, торгуй честно, без обмана, никто не обидит, про то в Новгородской Правде сказано. А выйдет спор какой – старшины разберутся. Иноземные гости и дворы свои имеют – Готьский, Болгарский и иные. В тех дворах и живут, и товар хранят. Богатая торговля в Новгороде. Есть что купить, на что посмотреть. Не зря у завидущих нурманнов слюнки текут от одного слова «Хольмград». Ежели признали новгородцы в человеке мастера, то так оно и есть, ибо бывалому новгородцу зубы не заговоришь и глаз не отведёшь. Но особо душу греет почёт от собратьев по железному делу. Они-то ведают, каким умельством надо владеть, чтоб из руды и железные крицы варить, и оцель, чтоб сталить топоры да закаливать мечи, чтоб от удара о другой меч ли, бронь не рассыпался, не раскололся. Взять тот же топор, щековицы подмастерье откуёт, если голова не пустая, а вот сварить, насталить, чтобы топору износу не было, уже умельство надобно. А безмены, замки? Но всё это Добрыге привычно и даже как бы скучно. И хоть держит Добрыга добрую корчиницу и дманицу, и вместе со старшим сыном четверо помощников у него, и поковки, и кузнь его с руками отрывают, богатеньким ковача не назовёшь. Достаток в доме есть. Жене его, которую два десятка лет Добришей зовут, как в отчем доме кликали, только сама помнит, есть где развернуться. Погреб, кладовые всегда запасом полны, и на себя надеть есть что. Для дома – нагольный кожух из овчины, для праздников – крытый, из росомахи. Для дома – обыкновенные поршни, для праздников – мягкие крашеные с плетешками и ремешками. И украситься в праздник Добрише есть чем. Пояс – кожаный с серебряными наузольниками и витой серебряной проволокой, на руки – разноцветные стеклянные и билоновые браслеты, на шею – колты со сканью, а уж височных колец, застёжек, подвесок – не счесть, на каждый праздник особые.

Детьми Род Добрыгу не обидел. Сотворили с женой троих – старшего Якуна, которому ныне сравняется семнадцать лет, дочь Резунку, приближавшуюся к девичьей поре, и младшенького – Ставра, родившегося через девять лет после первенца. Дети вышли здоровыми, смышлёными. Дочь, резвушку и непоседу, любили все Добрыгины домочадцы. У подмастерьев, Беляя и Дубка, лица улыбками цвели, когда Резунка на глаза попадалась. А юнота Рудый иной раз сам не свой делался, хотя которое лето бок о бок с девчонкой в одном дворе живёт.

Не мог, не умел Добрыга спокойно жить. Одних беспокойство влечёт в странствия, других в ратные люди, третьи порхают по жизни, словно метелики, ни к какому делу не приспособятся. Добрыгино беспокойство огненной саламандрой жило в горне, дманице. Всякая новь, сколько ни измысливай, ни прикидывай, с первого раза никак по задуманному не получается. Потому хоть семейство Добрыги не бедствовало, и что в рот положить, и чем тело прикрыть, всегда имелось, но с лучшими да нарочитыми людьми ковачу не сравняться. Достаток в дом не только корчиница давала. Молоко, с ним масло коровье, творог да огородный припас: капусту, репу, морковь, лук, то трудами Добриши и помощницы Резунки добывалось.

На Масленицу, Купалу славенцы сходились на своём Торговище, близ Великого моста. Рода, богов всех в святилище славили, там же и Новый год встречали. На семик, русалий день девы и мужатицы водить хороводы, берёзки завивать, «русалок» хоронить уходили в лес, на поляны. На Торговище же костры жгли, хороводы водили, песни пели, ряжёные свои действа представляли. Парни, молодые мужики здесь же силой мерялись, иной раз раззадорясь, и те, кто постарше, с сединой в волосах и бороде, в круг выходили. Когда бойцов концы выставляли, летом за Проездными воротами собирались, зимой – на Волхове. Градское ристалище у Великого моста устраивалось, славенское – на своём Торговище.

В комоедицу имел Добрыга большой разговор с Будиславом, уличанским старшиной Рогатицы. Старшина встал рядом, руку на плечо положил, сразу не заговорил, дождался, когда упревший под медвежьей шкурой парень скинет с себя звериное обличье, зрители над просыпающимся медведем отсмеются, тогда уж речь повёл.

– Дело до тебя есть, Добрыга.

Ковач, смеясь после представления, весело поглядел на старшину.

– Дело так дело. Чего мы всухомятку разговоры разговаривать будем? Идём ко мне, ендову на стол поставим, хозяйка блинами попотчует, посидим, потолкуем.

Старшина согласился.

– А правда, чего в праздники не посидеть с хорошим человеком?

Добриша была тут же, на Торговище, сошлась с товарками, такими же повидавшими жизнь на своём веку мужатицами. Всякие бытовые, семейные частности, обстоятельства, не замечаемые мужским глазом, требовали самого горячего обсуждения, и всё же Добриша одним глазом посматривала на мужа. Заметив, что тот оглядывается по сторонам, сама подошла.

– Гость у нас, Добриша, – сообщил ковач появившейся супруге.

Та поприветствовала Будислава.

– Милости просим, всегда гостям рады, – и велела мужу: – Вы идите себе, идите. Сейчас Резунку кликну, прибежит, всё сделает. Она тут вертелась, идите.

На Торговище, на солнцепёке, снег сошёл, оттаявшая земля утопталась сотнями ног. На улице же ноги тонули в месиве из водянистого снега, жидкой грязи. Ради праздника Добрыга обул не поршни, а сапоги, изрядно смазав их жиром. Но пока добрели до двора, ногам стало мокро.

Резунка, исполняя с важным видом роль хозяйки, подала стопку блинов на блюде, солёные огурцы, квашеную капусту, мису с жаревом. Накрыв стол, встала у печи. Добрыга не стал удерживать дочь, и та, просияв, убежала назад на Торговище.

Выпили по одной потаковке, по другой, поговорили о том о сём. Будислав схрумкал огурец, похвалил:

– Знатно твоя хозяйка огурцы солит, – утёр холстяным убрусом усы, бороду, произнёс раздумчиво: – Растёт наш Славно, ширится.

– Верно говоришь, – поддакнул Добрыга. – В ту пору, как отец избу ставил, вся Рогатица из десятка дворов состояла. А ныне!

– И вымолы на нашей стороне появились. Березич – молодец, вперёд смотрит. Лето-другое – и вся торговля помаленьку, помаленьку на нашу сторону перейдёт. У Детинца тесно, лодии бортами цепляются. Где вымолы, там и торговля. Посад наш пора градским концом объявлять, а у нас даже старшины нет. Вот я думаю, вече после Масленицы соберётся, надобно сие решить, да просить Город, чтоб дозволил старшину иметь.

– Что тут толковать? Нужен старшина Славну. Было на улицах по десятку, по два дворов, уличанскими старшинами обходились. Ныне вона посад какой! Твою сторону держать буду. Кого в старшины-то? Прикидывал?