Галки становились все беспокойнее и не умолкая галдели, примостившись на выступах скал. А над ними без устали кружил ястреб. Виктор сказал:

— Может, пойдем в часовню? А то стемнеет.

Сеньор Кайо словно вернулся из другого мира.

— Правда ваша, — сказал он. — Ян забыл совсем.

Он двинулся к тропинке под буками, уходившей за церковь, и в этот момент над их головами совсем по-домашнему, почти с человеческой интонацией, прокуковала кукушка. Сеньор Кайо обернулся к ним с недоброй улыбкой:

— Слышите, как кричит?

— Кто кричит?

— Кукушка, разве не слышали? — И добавил тише, доверительно: — Дурной повадки птица.

Кукушка снова выкрикнула «ку-ку», и Лали без успеха попробовала разглядеть ее в листве бука.

Лали спросила:

— А почему кукушка — дурной повадки птица?

Глаза сеньора Кайо ожили:

— Кукушка-то? Яйца кладет в чужое гнездо, к малым птахам, чтобы ее птенцов высиживали.

Виктор рассмеялся:

— Как некоторые люди.

— Ясное дело.

— Хозяева и начальники.

— Ясное дело.

Взгляд сеньора Кайо, нерешительно пошарив, уперся в темный и твердый подбородок Виктора.

— А вы сами-то из начальников будете?

— Я? Вовсе нет, сеньор Кайо.

— Но в начальники идете?

Виктор смутился:

— Ну… не совсем так.

Лали смотрела на него и забавлялась. Виктор добавил:

— По правде говоря, я выставляюсь в депутаты.

Сеньор Кайо поскреб затылок.

— А они не начальники разве?

Виктор заговорил тише, как будто стараясь, чтобы товарищи его не услышали:

— Видите ли, депутат в определенном смысле — человек, избранный народом для того, чтобы представлять народ.

— Ясное дело, — сказал сеньор Кайо.

Рафа язвительно рассмеялся.

— Что-то не очень ты убедителен, старик, — сказал он.

Виктор пожал плечами.

— А как бы ты объяснил?

— Я — пас, — ответил Рафа, не переставая смеяться.

Сеньор Кайо, ступив на тропинку, прервал их:

— Так вы хотите посмотреть часовню?

— Конечно, конечно, хотим, — сказал Виктор.

Они гуськом стали подниматься по тропке меж цветущего вереска. Сеньор Кайо взбирался легко, без напряжения — чуть согнулся, голову вобрал в плечи. Рафа шел с трудом, упираясь руками в ляжки, как будто боялся рухнуть. На уступе над самым обрывом лепилась ограда маленького кладбища, над которой высились четыре черных стройных кипариса, а подле на маленькой площадке стояла часовня. Виктор медленно подошел и остановился как зачарованный.

— Вот это да… — пробормотал он.

— Романского стиля, — сказала за спиной у него Лали.

— Или предроманского, — предположил Виктор.

Сеньор Кайо подошел к ним. Сказал с гордостью:

— Ну вот, видите, тыщу лет ей, этой часовне.

— А то и больше, — сказал Виктор.

Сеньор Кайо обернулся на запад, посмотрел на небо — густая черная туча сидела на далеких, покрытых снегом вершинах.

— Поспешим, — сказал он. — Смотрите, какая надвигается.

Лали и Виктор с восхищением разглядывали портал, причудливый греческий орнамент на архивольтах, опиравшихся на легкие, искусно выделанные капители. Виктор пальцем указал на пантократора[17] над притолокой:

— Видала?

— Угу, — отозвалась Лали.

Он подошел к портику и стал рассматривать высеченный на архивольте барельеф на библейские темы.

— Смотри-ка, — сказал он. — Какое Усекновение главы.

У Лали глаза загорелись.

— Смерть мухам, — проговорила она с почтением.

— Ну и ну, какое чувство композиции!

Сеньор Кайо, стоя позади, не переставал наблюдать за горизонтом, откуда уже доносились пока еще еле слышные, глухие раскаты.

— Ползет, — сказал он.

— О чем вы? — спросил Рафа.

— Дождь будет, — ответил сеньор Кайо.

Рафа забеспокоился. Подошел к Лали с Виктором:

— Слышите? Сейчас дождь будет.

Но они его не слышали. Рафа схватил Лали за руку и потряс:

— Ты, мать, совсем очумела! Так на тебя камни эти подействовали?

— Всё вместе, — ответила Лали.

— Давай пошли, елки, вот-вот хлынет как из ведра.

Виктор безуспешно толкал дверь.

— Сеньор Кайо, у вас есть ключ?

— А как же. — Тот подошел к двери. — Я тут один привратник.

В часовне — свет едва проникал туда через два заросших грязью решетчатых окна по бокам — было холодно и сыро. Лали с Виктором не спеша пошли по проходу меж рядов почерневших, развалившихся скамей. То и дело они останавливались и как завороженные смотрели вверх, перед собою, по сторонам. Под апсидой Виктор задрал голову.

— Какой свод, — сказал он. — Я так и думал.

Лали кивнула, не отрывая глаз от ребер свода, и тут послышался нетерпеливый голос Рафы — стоя в дверях, он подгонял:

— Кончайте выпендриваться, депутаты, уже громыхает.

Они не торопясь двинулись обратно по проходу и, выйдя из дверей, опять задержались. Лали посмотрела вверх на архивольты.

— Взгляни, третий слева, — сказала она, — на самом стыке.

— Ну да, — отозвался Виктор, подбородком указав в сторону кладбища. — Эрос и смерть. Очень характерно для эпохи.

В воздухе вдруг сверкнула молния, и почти тотчас же над головами грохнули раскаты и первые капли — редкие, но крупные и тяжелые — глухо застучали по земле.

— Ну, пошли, — сказала Лали.

Сразу потемнело. На мгновение даже показалось, что наступила ночь. Они не успели дойти до тропинки, как дождь припустил вовсю. Рафа быстро шагал впереди; когда он подошел к ореху, в листве забилась черная птица. Рафа вздрогнул:

— Черт, напугала проклятая галка!

Сеньор Кайо, шедший позади, рассудительно заметил:

— Это не галка, это дрозд.

Дождь незаметно превратился в яростный ливень с градом. Они торопливо спускались по тропке, а небо над головами то и дело прочерчивали молнии, и гром оглушительно скакал по скалам. Сеньор Кайо нахлобучил берет, спрятал поглубже руки в карманы и прибавил шагу.

— Сдается мне, промокнем, — заметил он.

Продымленная балка отгораживала очаг, а на ней стояли медные ковши, кувшины, светильники и даже посудина для варки шоколада, железная, с деревянной ручкой. За балкой открывался высокий шатер кухни; у стен стояли ларь из орехового дерева и скамья с короткими, отпиленными ножками. Войдя, сеньор Кайо сразу же развел огонь, и он затрещал в каменном очаге, выложенном изразцами с синим, выцветшим от времени узором. Над очагом дымился закопченный котел, а за ним виднелась вделанная в стену чугунная каминная доска с орнаментом, теперь уже еле различимым. На балке, прижатые светильниками и сосудом для варки шоколада, сушились Викторова рубашка с курткой и свитер Рафы. На посудных полках по сторонам от очага громоздились кастрюли, сковороды, чугуны, тарелки, а с крюков свисали кастрюльки, шумовки и огромная латунная вилка. Над головой у Виктора, сидевшего на скамье, висела прижатая планкой к стене широкая доска, наполовину закрывавшая цветной календарь.

Лали бродила по тесному помещению, с любопытством разглядывая все подряд. Сеньор Кайо рылся в шкафу напротив очага. Рафа некоторое время сидел неподвижно на ореховом ларе, упершись локтями в колени, потом вдруг выпрямился и снял майку, обнажив хилое, бледное тело.

— Сухой нитки не осталось, — сказал он.

Виктор поглядел на него и улыбнулся снисходительно:

— Прямо Тарзан.

Рафа повесил майку на чугунную ступку. Повернулся к Виктору, с явным неудовольствием оглядел его широкую, крепкую волосатую грудь и сказал:

— Просто самого выдающегося, что у меня есть, не видно.

Лали, разглядывавшая фотографию на комоде, сказала, не оборачиваясь:

— Ну вот, опять в нем испанский самец заговорил.

Сеньор Кайо подошел к Виктору. В руках он держал белую, тщательно выглаженную рубашку и черный, благоухавший нафталином костюм.

— Почему бы вам не надеть это? — сказал он. — В пасмурную погоду промокнуть плохо.