Выведенное из Кронштадта особое отделение сосредоточилось на фильтрации воинских частей, а также проводило разведку внутри крепости[592].
За время мятежа отделению удалось завербовать 48 осведомителей, был проведен 41 обыск, арестованы 3154 человека, на коих заведено 486 уголовных дел. Уголовное дело было заведено и на начальника крепостного особого отделения А. Грибова[593].
На базе 1-го и 2-го особых отделений функционировали «тройки Кронштадтского мятежа». Они насаждали осведомительную сеть в частях, выявляли и изолировали ненадежных красноармейцев и командиров, внесудебным порядком разбирали уголовные дела как на мятежников, так и на военнослужащих участвующих в операции частей. Только тройками Особого отдела были расстреляны 74 человека дезертиров и паникеров, что же касается мятежников, то из 3 тысяч задержанных 40 % были приговорены к высшей мере наказания, 25 % — к пяти годам принудительных работ и 35 % освобождены.
К 29 марта тройки закончили свою работу и были упразднены[594].
Надо сказать, что чекистское руководство не только критически оценило ошибки, допущенные некоторыми ответственными работниками, но и привлекло отдельных из них к уголовной ответственности.
Мы уже упомянули, что перед Реввоентрибуналом Петроградского округа предстал начальник Кронштадтского отделения А. Грибов.
За плохую постановку осведомительной работы и, как следствие, непринятие своевременных мер по предотвращению произошедшего с частями 27-й дивизии, к уголовной ответственности был привлечен начальник дивособотделения Пуйкан, на пять лет концлагеря были осуждены временно исполнявший обязанности начальника этого же отделения Балуев, старший следователь Теплов и несколько уполномоченных[595].
Комиссия для расследования событий в Кронштадте, созданная 25 марта 1921 г. решением Политбюро ЦКРКП(б), тоже не ограничилась рассмотрением действий командования и политсостава Балтийского флота. Она изучила и мероприятия Особого отдела по охране финляндской границы, переименованного в соответствующий отдел Петроградского военного округа.
Скорее всего, именно по представлению Комиссии Политбюро заместителем начальника названного органа был назначен В. Кевейша — бывший моряк, член Кронштадтского Совета в 1918 г., руководитель ряда особых отделов армий и Туркестанского фронта[596].
Разобравшись в обстановке, В. Кевейша доложил комиссии Политбюро, что в работе особых органов в Петрограде имелись серьезные изъяны. Не соответствовали масштабам и задачам порученной работы штаты, да и они не были укомплектованы. Среди личного состава лишь 40 % являлись членами большевистской партии. Длительное время Особый отдел испытывал острую нехватку финансовых средств на агентурную работу. Ввиду слабой охраны границы основным зачинщикам мятежа удалось скрыться от следствия и уйти в Финляндию. В. Кевейша констатировал, что наблюдение за красноармейцами и моряками на Балтийском флоте было организовано неудовлетворительно[597].
Члены комиссии Политбюро дали ряд важных поручений по нормализации обстановки в Кронштадте как военному командованию, так и особистам. Чекистам поручалось в кратчайший срок расследовать факты нарушений в снабжении моряков продовольствием и поставку гнилого обмундирования. Особому отделу ПВО предлагалось в месячный срок выселить из Петрограда в административном порядке моряков, уволенных со службы на БФ[598].
На заседании Политбюро ЦК РКП(б) 27 апреля 1927 г. председателю ВЧК Ф. Дзержинскому было поручено организовать в Ухте дисциплинарную колонию для «кронштадтских бандитских матросов».
Вопросы, связанные со стабилизацией обстановки в Кронштадте и вообще на Балтийском флоте, не раз рассматривались различными политическими, военными и чекистскими органами. Кронштадтский мятеж был серьезным испытанием для Советской власти и РКП(б). Наученные горьким опытом, органы госбезопасности и в последующие годы будут пристально наблюдать за происходящим в матросской среде и принимать жесткие превентивные меры при любом обострении обстановки.
Как мы уже отмечали, в «малой гражданской войне» проявилась политическая неустойчивость даже, казалось бы, наиболее надежных и прославленных в боях воинских частей, имели место факты перехода целых подразделений на сторону восставших крестьян.
Кронштадт показал, что и сами военнослужащие могут стать источником напряженности, выступить против политики, проводимой Советской властью и правящей партией.
В этом плане органы безопасности особое внимание вслед за флотом уделяли кавалерийским частям.
Достаточно вспомнить своевольное поведение одного из родоначальников «красной кавалерии», командующего первым конно-сводным корпусом Б. Думенко. «Партизанство, — писал начальник политотдела корпуса, — это не маленький недостаток механизма, это неизбежное свойство корпуса Думенко, объяснимое и личностью командира, и историческими условиями времени»[599].
Известна была нелюбовь Думенко к комиссарскому составу, отрицание возможности какого-либо контроля над собой.
Безусловно, приговор в отношении Б. Думенко, вынесенный выездной сессией Реввоентрибунала Республики в мае 1920 г., нельзя признать обоснованным, и никто не оспаривает его отмену Верховным судом СССР в 1964 г. Однако вскрытые трибуналом факты позволяют сомневаться в полной преданности комкора большевистской партии.
Аналогичную оценку можно дать и личности Ф. Миронова — командира Второй конной армии. Как отмечали историки В. Данилов и Н. Тарова в предисловии к сборнику документов о Ф. Миронове, он в 1917 г. резко отрицательно относился к идеям большевизма. «Большевизм и реакционные силы союзники, — писал будущий командир одному из членов Донского войскового правительства, — союзники неестественные, поневоле, но союзники страшные! Этот союз страшнее и опаснее генералов Корнилова, Каледина… и других»[600].
Так рассуждал не вахмистр Б. Думенко, а войсковой старшина (подполковник — А. З.), претендовавший на роль не только военачальника, но и политика, устроителя «лучшей жизни» для трудового народа, активный защитник идеи социальной справедливости. В своей жизни он часто оказывался между боровшимися силами. Дело доходило до того, что Реввоенсовет Южного фронта в марте 1919 г. потребовал от Л. Троцкого решить немедленно вопрос о Ф. Миронове, устранив вообще его контакты с Доном, поскольку имелась опасность восстания руководимых им частей.
Летом 1919 г. Ф. Миронов втайне от большевистских комиссаров закончил работу над «Программой Рабоче-крестьянско-казацкой партии». По духу она была близка эсеровской, отрицавшей диктатуру пролетариата. И нет ничего удивительного, что в августе 1919 г. комкор Ф. Миронов поднял восстание против власти. По вердикту трибунала он подлежал расстрелу, однако решением Политбюро ЦК РКП(б), проведенным через постановление ВЦИК, был амнистирован как раскаявшийся и имевший ранее заслуги перед Советской Республикой[601].
В русле нашего исследования отметим, что одним из обвиняемых вместе с комкором оказался и сотрудник Особого отдела В. Изварин, фактически разделявший идеи Ф. Миронова и не сообщивший о задуманном восстании. В отношении чекиста приговор к расстрелу остался в силе[602].
С учетом авантюристического характера Ф. Миронова следует рассматривать и его поведение в начале 1921 г., когда, будучи снятым с должности командующего Второй конной армией, он дал серьезные поводы к вторичному аресту.
