Мелисса в своем великом отчаянии тоже написала Доминику Слэйду.

К этому решению ей было нелегко прийти. И даже когда она стояла у высокого окна библиотеки в Уиллоуглене, формулируя предложение, она сомневалась, получится ли эта авантюра. Но время шло, первое июля неумолимо приближалось, а денег для Латимера не было, и у Мелиссы оставался единственный выход — стать его любовницей; и хотя девушка знала, что никогда и ни за что на это не пойдет, она не видела никакого иного выхода из безнадежного положения, в которое была поставлена. Для нее стало совершенно очевидно, что все было запланировано еще тогда, когда Латимер устанавливал с ней дружеские отношения, не требуя немедленного возврата денег, усыпив ее бдительность. Она с горечью подумала, что, попавшись на его удочку, дала ему время узнать о положении дел в Уиллоуглене. Латимер, как она теперь поняла с беспомощной яростью, выяснил, как она относится к дому и что все сделает для его сохранения. Но стать его любовницей?!

Мелисса отвернулась от окна. Чувство страха и безысходности охватило ее, но она, как всегда, старалась не упустить ни единого возможного варианта. Если бы дело касалось только ее, она бы заставила Латимера разжевать и проглотить его подлое предложение. Но были Зак, Этьен, Фрэнсис, Ада… без Уиллоуглена они бы все остались бездомными. Их судьба всецело лежала на ее хрупких плечах. Когда Захарию исполнится двадцать один год или когда она выйдет замуж, им станет легче. Но сейчас…

Девушка сжала кулаки. Нет, она не позволит Латимеру разрушить жизни близких ей людей. А что касается ее — женщины веками пользовались своим телом, как товаром, но ей будет легче, — ведь она будет знать, что потеряла свою честь во имя других.

Мелиссе так хотелось рассказать обо всем Захарию, разделить с ним тяжесть давящего ее кошмара, но девушка не осмеливалась это сделать: кто знает, на что тот пойдет, защищая честь любимой сестры?

Но есть еще одна, пусть слабая надежда, наконец призналась себе Мелисса. Доминик Слэйд интересовался Фолли. Может быть, будучи человеком богатым, он согласится заплатить за жеребца непомерную сумму. Она не уверена, что он пойдет на это, и, вспомнив свое самоуверенное заявление, что она никогда не продаст Фолли ни за какие деньги, испытала чувство унижения… Тем не менее это был последний вариант.

Ведь срок, отпущенный Латимером, кончался через пять дней.

Местность, где располагались плантации Уиллоуглена и Тысяча Дубов, очень отличалась от болотистых топей нижних районов штата. Здесь были высокие места, рос густой лес, перемежающиеся с болотами красивые зеленые долины и поля, сверкающие голубизной чистые ручьи и озера. В лесах росли толстые, ветвистые буки, тополя, ароматные магнолии и огромные дубы.

В этих местах было много хлопковых полей. В годы войны англичане стали осваивать эти земли, очарованные роскошной зеленью и плодородием Филисианы. Они хотели бы остаться здесь, построить дома и выращивать хлопок. Даже когда Испания сумела взять эту территорию под свой контроль и она стала известна как Западная Флорида, англичане остались на обжитых местах и возделывали поля, а французские и испанские поселенцы осели в болотистых низинах.

Когда в 1803 году США купили Западную Луизиану у Франции, Филисиана осталась под властью испанцев, но те уже чувствовали, что их будущее предопределено отношениями с усиливающимися Соединенными Штатами. Английские поселенцы сбросили узы испанского правления. За семьдесят четыре дня на небольшой территории была установлена независимая республика. Жители Филисианы связали свою судьбу с «выскочками-американцами», и страна расцвела.

Сначала у молодого Моргана Слэйда возникла идея выращивать хлопок в верхних районах Филисианы, и дом, который он выстроил для первой жены, стоял на высоком скалистом берегу, обращенный фасадом в сторону бурых вод Миссисипи. У Моргана были тысячи акров, некоторые его земли тянулись по обоим берегам широкой темноводной реки. И хотя к тому времени значительные площади были уже обработаны, большая часть земель являла собой девственные леса, полные дичи и порхающих птиц с ярким, алым, желтым, пестрым оперением.

Доминика очаровала эта земля, когда он впервые побывал здесь много лет назад. Правда, тогда идея выращивать хлопок его не увлекала. Теперь же он с той же страстью, как некогда Морган, связывал свое будущее с собственной землей. К счастью, как и у брата, у него были деньги и решимость быстро осуществить задуманное. Именно поэтому за краткое время имение Тысяча Дубов совершенно изменило свой вид.

Став хозяином, Доминик послал в имение рабочих, чтобы построить новые конюшни и загоны для прекрасных лошадей, которых он приобретет в долине реки. Доминик и Ройс, приехав в Тысячу Дубов, обсуждали, как и что надо сделать.

На глазах вырастали загоны, сараи и конюшни; чуть позже — великолепный трек для выездки. Быстро строились небольшие кирпичные домики для рабов. Поля хлопка, овса, пшеницы, ячменя дали хорошие всходы. Куда ни кинь взгляд — повсюду были видны следы большой работы. Имение Тысяча Дубов стряхнуло с себя сон и оживилось благодаря созидательной энергии Доминика.

Только дом Доминик решил сохранить в первоначальном виде. Мисс и мистер Томас, которых нанял еще Морган, уже несколько лет содержали его в чистоте и порядке; впрочем, это было нетрудно, все комнаты пустовали.

В свое время Морган проследил, чтобы дом был построен таким, как ему хотелось. Но он намеренно не закончил интерьер, чтобы жена получила удовольствие, выбирая вещи для него. В результате только кухня неподалеку от главного дома — в то время кухни строились отдельно из-за опасности пожара — была обставлена полностью.

Слуги быстро приготовили две спальни для Доминика и Ройса, в длинной столовой поставили маленький стол и стулья, несколько дубовых кресел и письменный стол в комнате Доминика. Два холостяка, проводившие большую часть дня вне дома, и при такой скудной меблировке чувствовали себя прекрасно. Миссис Томас была великолепной поварихой, готовила вкусную еду, а ликер, который Морган хранил в винном погребе, был в избытке. Все это с лихвой заменяло отсутствие привычного комфорта.

Доминику было чему радоваться: он видел, как его мечты обретают форму, но в подсознании ощущалась некоторая неудовлетворенность. И хотя у него были все основания быть довольным собой и жизнью, он никак не мог понять, в чем дело. Неприятное чувство внутренней пустоты, которой он раньше никогда не испытывал, мешало ему радоваться происходящему в Тысяче Дубов.

Слэйд никогда бы не признался даже себе, что причина испытываемого им дискомфорта кроется в его одиночестве. Однако Ройс оказался прекрасным компаньоном, и они провели вместе много веселых часов, страстно обсуждая планы развития имения, охотились в лесах, полных дичи. Все шло так, как и хотел Доминик.

В скором времени в конюшне появились первые лошади, известные специалисты-коневоды присылали ему поздравительные письма и выражали интерес к прекрасных кровей животным, которых Слэйд собирался разводить в Тысяче Дубов.

Так откуда же у Доминика было это чувство, которое преследовало его… преследовало… «Что именно преследовало?» — спрашивал он себя не раз. Разве он не делал то, что задумал? И хотелось ли ему чего-то другого в жизни? Ведь все шло так, как он планировал…

Да нет, все было вроде бы нормально. Разве что события развивались гораздо быстрее, чем он предполагал. Так откуда же это чувство душевной неудовлетворенности? Доминика раздражала странная пустота внутри. Чертовски раздражала! Не выходили из головы и странные чувства, связанные с воспоминаниями об этой мисс Мелиссе Сеймур.

К своему изумлению, он никак не мог расстаться с воспоминаниями о той ночи. Он не мог забыть вкус ее губ, все время ловя себя на мысли, что думает об уродливо одетой, странной мисс Сеймур. Осматривая только что построенные конюшни с широкими проходами и просторными свежевыбеленными стойлами, пристройку, заполненную дорогими кожаными седлами и другими принадлежностями, наблюдая, как суетятся аккуратно одетые мастера, быстро и четко выполняя порученное им дело, он чувствовал, что все это не идет ни в какое сравнение с обшарпанными конюшнями мисс Сеймур. Но по какой-то странной причине Доминик не испытывал удовольствия от этой разницы. Он видел, как напрягались мускулы на широкой спине одного из рабов, который лопатой выскабливал пол в новом стойле. И невольно Доминик вспомнил первую встречу с мисс Сеймур, ее хрупкое согнувшееся тело, когда она чистила конюшню в Уиллоуглене. В ярости он пытался избавиться от этого, ставшего навязчивым, воспоминания, к которому уже примешивалось сочувствие к борьбе за свое дело владелицы Уиллоуглена. «Эта девушка упряма и груба, слишком остра на язык, — напоминал он себе, — и, очевидно, вполне довольна своей судьбой». Ведь если бы она уступила ему Фолли и получила деньги, которые он готов был заплатить, она смогла бы значительно облегчить свою жизнь и ей не пришлось бы работать вместо служанки; но Мелисса с яростью отвергла такую возможность. Нет, она просто глупая маленькая зануда, не позволившая ему даже взглянуть на жеребца. Ну и пусть прозябает, если ей хочется. Доминик больше не будет думать о ней. Но легко сказать, да трудно сделать. По ночам, когда он ворочался без сна, его преследовали воспоминания о ее теплых губах, с такой страстью ответивших на его поцелуй, о том, как ее гибкое тело покорно приникло к его. Эти образы изводили и мучали его, и порой Слэйд начинал подумывать: может быть, и на самом деле существуют ведьмы, чары которых способны привораживать беспечных мужчин? А иначе почему, целиком поглощенный делами в Тысяче Дубов, он не в силах выкинуть это из головы?