Ах, какие глупые речи! Как хочется сказать: «Не сотвори кумира в сердце своём»… Кумира… В сердце… в сердце… в сердце…

Внезапно весна, так приятно напоминавшая о себе всё утро, ворвалась в зал весёлой, беззаботной хозяйкой, и закружила вокруг головы весь мир! Танцуя и резвясь, размазала все лица, звуки, заботы. Осталось только мельтешение разноцветных пятен и, среди этого фейерверка, единственное, видимое отчетливо – прекрасное лицо ангела, сошедшего на землю в обличье молодого рыцаря…

– Как вас зовут, сударь?

– Филипп де Руа, к услугам вашей светлости.

«Филипп», – мечтательно пропел незнакомый голос внутри. – «Фи-ли-п-п…»

Всякий интриган подобен акуле, гибнущей без активных действий. Однако, если бы в дни, последовавшие за снятием осады с Орлеана, у господина Ла Тремуя спросили, что он чувствует и что собирается предпринять в ближайшие дни, с ответом ему пришлось бы долго определяться.

Да, с одной стороны, несомненно, досада. И даже не на мадам Иоланду. Она, что? Она всего лишь удачно провернула собственную интригу, и, не будь так опасна лично Ла Тремую, вызвала бы, пожалуй, восхищение. Бесило то, как послушно и глупо все стали преклоняться перед этой Жанной с её случайной победой! И то, как верили, или делали вид, что верят, в свершившееся Чудо, связывая самого Ла Тремуя по рукам и ногам! Что он мог, практически в одиночку, против этого всеобщего сумасшествия?!

Но, с другой стороны, сведения, переданные через де Вийо герцогом Бургундским, неожиданно принесли радость. Ту радость, которая свойственна всем интриганам, почуявшим «свежую кровь». Тут для действий открывался, простор. Правда был он такой неоднозначный, что заставлял не столько радоваться, сколько осторожничать и ломать голову, зачем же всё-таки Филипп Бургундский этим поделился, и почему доверил передачу подобного секрета личности столь незначительной, как де Вийо, к тому же, имеющей в этом деле, пусть и такой же незначительный, но личный интерес?..

Впрочем, тут у Филиппа других вариантов могло и не быть…

– Вы хоть понимаете, какого рода доверием вас почтили? – спросил Ла Тремуй у де Вийо, пряча под вопросом и радость, и озабоченность.

– Разве я его не достоин? – усмехнулся конюший.

Ла Тремуй взглянул почти с жалостью.

Как изменился этот господин! Развязный тон, поза, совсем не подобострастная, совсем не та, с какой он явился в первый раз… Болван кажется думает, что владение общей тайной их как-то уравнивает. А между тем, происхождение Жанны – секрет такого рода, который не каждому по зубам. Тем более, де Вийо. Для него это, скорее удавка, уже наброшенная и готовая затянуться при первом же неверном движении.

– Вы многого достойны, – ответил Ла Тремуй, держа в уме эту удавку. – Но я спросил не случайно, и, говоря о доверии, имел в виду далеко не награду.

Де Вийо напрягся. Его расслабленное от сознания собственной значимости тело мгновенно подобралось.

– Я не понимаю, ваша милость.

– Вот поэтому я и спросил… Вы оказали мне большую услугу, а я не из тех, кто забывает, поэтому предупреждаю… Разумеется, вы не станете рассказывать каждому встречному о том, что узнали, но о том, что ЭТО вам известно, к сожалению, знаю не только я. Герцог Филипп видимо не подумал, насколько его тайна смертоносна для тех, кто не имеет счастье быть герцогом королевской крови. Зато я это хорошо представляю и беспокоюсь… я дорожу вами, де Вийо, хочу уберечь от любой непредвиденной… м-м, скажем так – оплошности. Нет, нет, повторяю, я вовсе не имею в виду вашу несдержанность! Но обстоятельства могут сложиться по-всякому – в политике ветра так переменчивы. А герцог Филипп, случись что, с высоты своего положения, вряд ли отнесётся к вам так же…, м-м, бережно.

Ла Тремуй удовлетворенно отметил про себя, что развязности в его посетителе поубавилось. Сообразительный конюший снова стал похож на того, прежнего, настороженного, словно зверь. И хорошо. Как раз теперь в деле с Жанной этот господин с его рвением, если забудется, станет только помехой, потому что отныне просто подслушивать под дверью не получится. Теперь ковыряться тут надо как ювелиру, с иголкой, самому нашёптывая то, что возможно потребуется нашептать, и со знанием дела куда большим, нежели простое желание отомстить или выслужиться. «А этот везде лезет с наглостью, как с дубиной, – подумал Ла Тремуй. – Думает, всё так просто… Впрочем, до сих пор, для него оно так и было – терять ему особенно нечего. Но теперь пускай задумается. Пусть осознает предел, за которым его ничтожные помыслы могут обернуться против него же. Сейчас я предостерёг, сбил спесь, а теперь посажу на цепь там, где мне нужно».

– Я не могу больше рисковать вами в этом деле, но не хочу и терять, – позволил себе мягкую улыбку министр. – Сведения, которые вы привезли, настолько оглушительны, что даже мне, узнавшему их, требуется теперь обеспечить себя хоть какой-то безопасностью. Вы ведь понимаете, о чём я?

Де Вийо настороженно кивнул.

– А что может дать такую безопасность? Как вы думаете?

– Что?

– Другие сведения, дорогой Вийо. Те, о которых Филипп понятия не имеет. Сведения об этой таинственной Клод, которая важна мадам герцогине даже более, чем Жанна.

В глазах конюшего повис новый вопрос.

– Вы не понимаете? – снисходительно спросил Ла Тремуй.

Де Вийо сглотнул.

«Я и сам ещё не понимаю. – подумал министр, – но чувствую… да, всей кожей ощущаю, что здесь самое уязвимое место! Узнай мы, кто такая Клод, и зачем она привезена – весь план герцогини Анжуйской сразу станет ясен до конца. А поскольку безупречных планов не бывает даже у самых изощрённых умов, при полной ясности, найдётся и способ его разрушить…»

– Против Жанны мы сейчас хорошо вооружены, – сказал он вслух. – Само собой, дело о мошенничестве с её стороны, теперь не раздуешь, и слава Богу! Тем и хороши полные сведения, Вийо – они не дают попасть впросак. Но знания об этой Клод вооружат нас ещё больше и, разумеется, обезопасят, потому что, как я понимаю, о ней не знает никто, кроме нашей герцогини и, может быть, нескольких преданных ей людей. Но они не в счёт. Главное, что не знает никто со стороны. Поэтому торг с герцогиней, не ожидающей здесь никакого подвоха, может оказаться очень интересным.

– А если знает герцог Филипп? – робко спросил де Вийо, вспомнивший вдруг беззаботность Бургундского двора.

Ла Тремуй на мгновение замолчал.

– Если Филипп знает, – сказал он, всё обдумав, – знает, но не говорит, даже начав раскрывать тайны, это может значить только одно – сведения о Клод более ценны чем то, что наша Дева королевской крови. И, хотя сейчас трудно представить, что может быть ценнее, вы должны это узнать, Вийо. Обязательно и любой ценой.

В середине мая двор Шарля переехал в Лош. Дофин, пребывая в приподнятом настроении, нашел этот замок весьма привлекательным и велел подготовить переезд сразу после празднеств.

Ему кружила голову новизна ощущений. До сих пор из замка в замок он переезжал, в основном, как беглец, вынужденный это делать, теперь же переехал просто потому, что захотел. А ещё потому, что все ждали от него каких-то действий – конкретных действий, которые закрепили бы первый успех и доказали, что это не случайность. Все смотрели с надеждой, как и смотрят, обычно, на королей, чем, поначалу, радовали!.. Но недолго. Шарлю, к несчастью, вдруг стало мерещиться в этих взглядах и другое. Ему казалось, что надежды на него возлагают только как на человека, способного поддержать Деву, и более никак! Что почтение, проснувшееся, наконец, при дворе – не показное, а истинное – идёт только через Жанну, через сам её приход к нему, как к законному наследнику! Но, чем больше Дева будет побеждать… иначе говоря, чем большим он будет ей обязан, тем меньшим чудом будет казаться её приход ему самому!