Леди Анна присела на низкий стул и выдержала паузу, дожидаясь, когда с лица супруга сойдёт скептически-недоверчивое выражение

– Вы полагаете, что это возможно?

– Конечно. Надо только довести до полного абсурда то, что сейчас кажется просто «невероятным». У самых наших ворот некий преподобный Ричард пророчит конец света так, словно сам Господь нашептал ему в ухо. И видели бы вы, КАК его слушают! Даже мне на мгновение сделалось не по себе… Такой талант необходимо использовать. Что если вам повелеть изгнать монаха из города под тем предлогом, что он сеет панику, – разумеется, объяснив предварительно, что делается это ради благого дела – и сослать его в Шампань, в один из крупных городов, скажем, в Труа. Пусть проповедует там и на все лады выставляет себя ярым противником этой ведьмы. А когда Труа будет взят, якобы, уверует в неё с первого взгляда, подобно апостолу Павлу…

Бэдфорд резко встал.

– Это вы сеете панику, Анна! Что значит, «когда Труа будет взят»?! Вы хоть понимаете что будет означать для нас падение этого города?

– Я смотрю на веши здраво, мой друг. Предположим, проповеди отца Ричарда о пришествии Антихриста следом за Девой-самозванкой могут так напугать жителей, что Труа не будет взят никогда. Или взят после долгой, изнурительной осады, которая подарит вам время на сбор армии. Уже одно это будет хорошо. Но, повторяю, если город откроет ворота, что вполне может случиться, наш монах станет фигурой очень заметной, получит возможность проповедовать, следуя за армией, и заговорит, к примеру, о том, что чудесная Дева, хоть и крестьянка – на это он должен особенно напирать! – но уже является помазанницей Божьей, раз получила такую власть над людьми. И, если Господь повелел ей взять в руки корону, то, возможно, он хочет, чтобы она её и носила. И дело всех истинных христиан исполнить волю Всевышнего…

– Монаху быстро заткнут рот.

– Только если будет глуп. Одно и то же можно сказать по-разному, а смысл, который отложится в головах, будет один.

– И, что это даст?

– Клевету, – улыбнулась леди Анна, – Оружие, против которого нет доспехов. Как только просто «невероятное» станет невероятным абсолютно, как только заговорят о КРЕСТЬЯНКЕ, как о помазаннице Божьей, мы получим право начать процесс о явном колдовстве, потому что ничем другим ТАКОГО не объяснить! Можем воззвать ко всем монархам Европы с требованием вмешаться в это вопиющее нарушение всех законов престолонаследования. Можем обвинить сторонников дофина, не только в неподчинении законному королю, но и в потакании ереси…

Герцог нерешительно покачал головой.

– Не получится. Иоланда Анжуйская тут же предъявит её, как дочь королевы. Пусть незаконную, но всё же особу королевской крови…

– Пускай! Но тогда это будет выглядеть, всего лишь, как ответный ход – действие вынужденное, и изрядно подпорченное нашими обвинениями! Герцогиня окажется крайне беспомощной, когда её спросят, почему о существовании бастарда не заявили раньше. Наверняка обратятся к королеве. А королева… Она в вашей власти, Джон, и за сохранение своего спокойствия скажет то, что будет угодно вам. К тому же… – голос леди Анны стал совсем вкрадчивым, – даже если что-то пойдёт не так, если не получится… наш монах будет достаточно близко к этой Деве, чтобы просто убить её…

27 июня из Жьена выехала огромная французская армия и двинулась в направлении Оссера.

К неудовольствию Ла Тремуя, военачальники, ратовавшие за немедленный поход на Париж, своей досады не высказывали. Услышав от Девы, что следует прежде всего короновать дофина, они послушно заняли место во главе воинства и теперь смотрели вперёд весело и дерзко, всем своим видом соглашаясь с де Ре, который, закидывая ногу в стремя, с усмешкой произнёс:

– Ничего, это будет быстрый поход – Бургундцу никто здесь особенно не рад7. Бэдфорд даже не успеет собрать войска. Ла Тремую тоже пришлось надеть доспехи, потому что Шарль вознамерился, на этот раз, сам принять участие в походе. В день выхода войска из Жьена, дофину нездоровилось, поэтому город покинули только рыцари из его окружения, и, в частности, Шарло Анжуйский, в свите которого красовался в новеньких, роскошных доспехах, ослепительно красивый господин де Руа. Но уже 29-го числа, около Мезилье, немногочисленный королевский кортеж присоединился к армии, наконец, воодушевляя её видом короля, идущего за своей короной во главе победоносного войска.

Возле Осера задерживаться не стали, несмотря на то, что город отказался открыть ворота.

– Мы не будем терять здесь время, – решил Алансон. – Местный гарнизон не из тех, которые опасно оставлять в тылу. Лучше заранее отправим герольдов с предложением о сдаче к Сен-Флорентель, чтобы и там не задержаться.

– Ты так уверен, что Сен-Флорентель откроет ворота? – спросил дофин.

– Если отправить с герольдом, скажем, Ла Ира с небольшим отрядом, то почему бы и нет?

Оба рассмеялись, но уже на следующий день, вполне серьёзно принимали делегацию старейшин города с ключами от главных ворот, и без того, распахнутых настежь. Присутствия Ла Ира с отрядом не потребовалось. Горожане, узнав о приближении Девы, сами повязали бургундский гарнизон, и с готовностью сдали город правителю, по их мнению, более законному.

То же самое случилось через день возле Сен-Фаль, не говоря уже о мелких поселениях и деревеньках, которые проезжали, почти не замечая этого, и прошла всего неделя после начала похода, когда вечером 4 июля войско встало перед воротами Труа.

– Отправьте герольдов, как обычно, – распорядился Алансон. – Пусть передадут, что никаких условий сдачи мы не примем. Город должен капитулировать безоговорочно, во искупление совершенного здесь греха.

Он сказал это открыто, без обычного смущения, которое неизбежно возникало у всех, кто упоминал о Труа в присутствии Шарля. Здесь был подписан позорный для дофина договор, лишающий его прав, не только на корону, но и на отца, и всякий понимал – взятие Труа станет не просто ещё одной победой, и даже не актом возмездия, а проявлением высшей справедливости, которая вершится с того дня, в который Господь привёл к воротам Шинона Деву-Спасительницу.

Однако ответ, посланный через герольдов, был скор и категоричен. Местный епископат, и вся городская знать не желали открывать ворота «бунтовщикам против законной власти, коих ведет прислужница нечистого». Этот ответ в шатре командующего выслушали молча. И, даже когда герольды ушли, молчание никто не решался нарушить. Хмурый дофин сидел набычившись в дальнем углу, вполоборота ко всем и на него старались не смотреть, только переглядывались между собой, опасливо, искоса, словно не хотели открытыми взглядами выдать мысли, кружившие в головах.

Наконец, не выдержал Алансон.

– Они, видно, ждут, что мы встанем в осаду и увязнем в ней до холодов, – процедил он сквозь зубы.

– Так, давайте обойдем город, как обошли Осер, – предложил Бурбон.

– Труа не Осер…

– Чёрта с два я обойду эти подлые стены! – воскликнул Ла Ир.

– Так взорви их, – усмехнулся де Ре. – С ходу взять всё равно не получится.

– Взорву, если понадобится!

– Возможно, они сдадут город на каких-то условиях, – осторожно вставил Ла Тремуй. – Мы могли бы договориться к обоюдному согласию о том, скажем, что их требования – естественно, приемлемые – будут выполнены тайно, тогда как сама сдача будет обставлена, как безоговорочная капитуляция…

– Капитуляция и так должна быть безоговорочной!

Все, наконец, повернулись к дофину, который, всё так же, набычившись, сидел в углу, только теперь смотрел на своих командиров упрямо и зло.

– Я не желаю увязать в осаде, и не желаю идти ни на какие уступки! Мы или возьмём город, или обойдём его, но потом вернёмся, и, клянусь, я камня на камне тут не оставлю!