-Я не знаю, Алиса. Я теперь ничего не знаю.

Они спустились в метро. Напротив ларьков, как всегда, дремала стая обитавших здесь собак. Алиса по привычке улыбнулась им. Рубен отвернулся. Когда он не мог помочь горю – людскому или собачьему, он всегда отворачивался. Чтобы никто не видел его слёз.

-Алиса! Алиса! – Рубен теребил рукав алисиной куртки, - Алиса! Я знаю, ты задумала что-то плохое…

Алиса пожала плечами. Она, конечно (как всегда), задумала «что-то плохое».

И она, как всегда, струсит. Это было ясно, как день, как тот поезд, который приближался из туннеля.

Как объяснить Рубену, что всё, чтобы она не задумывала, разбивалась об её трусость. Простую, тупую, наибанальнейшую трусость? Да и стоило ли это объяснять?

Стоило, чтобы Рубен успокоился, вот что – стоило.

-Рубен! Всё будет нормаль-но!… Сейчас мы сядем в поезд и поедем на вокзал. Мы – неудачники, поэтому мы туда доедем, - она старалась хоть как-то вытянуть его из ступора, - с нами не произойдёт ничего страшного. Терракты всегда происходят с теми, кто хотят жить…. Кто едет на работу и думает о любимой жене…. Или с теми, кто едет на экзамен, точно зная, что он готов на все сто процентов…

-Таня ехала в больницу…. Вместе с мамой…..

-Но в списках жертв ведь их нет?

-Алиса… - Рубен отвернулся, чтобы скрыть заблестевшие от слёз глаза, - что ты мне рассказываешь… Ты знаешь, какой у меня опыт нахождений людей… или когда вот что-то такое…. Она погибла. Вместе с мамой. А списки погибших…. Ты представляешь, что творилось в том вагоне?

Алиса представляла. Именно поэтому сказать было нечего. Шумно подошёл поезд. Вагон был пуст – станция-то конечная. Она очень хотела сесть рядом с Бо, но тот почему-то сел рядом со Светкой…. Это обидело её. Даже не обидело, а просто…. …Как-то грустно стало. Будто то, что было, то, что она воспринимала как какой-то подарок, оказался просто обёрткой от конфеты. Она однажды в детстве съела конфету, а потом аккуратно свернула обёртку - будто бы там вправду лежала конфета. И “угостила” этой конфетой дедушку. Дедушка тогда обедал - он недавно пришёл с работы. Степенно сказав “спасибо”, он положил псевдоконфету рядом с чашкой - с чаем, сказал, выпьёт. Именно так - не конфету с чаем съест, а чай с конфетой выпьет…. Боже, какой стыд охватил тогда Алису! Как заполыхали уши! Из-за дедушкиной доверчивости, из-за его деловитого “спасибо” усталого, рабочего человека, она….. Она даже не знала, что бывает такой стыд….. Другой конфеты не было, поэтому, притащив из комнаты апельсин, - апельсин, хранимый как последнюю радость от недавно прошедшего Нового года, она сказала: “Знаешь, ты лучше мне конфету обратно дай. А тебе вот апельсин. Давай всё-таки поменяемся”. “Давай” - равнодушно сказал дедушка, выгребая ложкой остатки щей из тарелки, и они поменялись.

И дедушка так ни о чём и не узнал. Зато Алиса узнала, что никогда нельзя давать пустые надежды.

Поэтому Алиса не знала, что сказать Рубену. Они ехали по открытой ветке, в вагоне было холодно, Рубен говорил что-то о том, что терракт можно было бы предотвратить, если бы было сделано то-то и то-то. Он говорил, что такие вещи уже были во Франции в каких-то там годах, говорил о человеческом равнодушии…. Виски сдавливало свинцовой усталостью и какой-то безвыходностью. Теперь даже смерть не казалась ей выходом…

Умрёшь? Хорошо, полёт с многоэтажки…. Это, наверное, чертовски больно…. Пусть….

А потом? А вдруг ты откроешь глаза и окажешься в этом же самом мире, с этими же самыми людьми, и всё будет так, будто никакого самоубийства – не было? Что тогда? Тогда куда бежать?

Что было делать? Что было делать со всем этим? Невозможно было даже отыскать хотя бы тень понимания в окружающих её людях. Как было объяснить, что она – другая? Что это не фантазии, не потуги на собственную исключительность, не инфантилизм, а просто ощущение того, что тот мир, в котором ей приходилось жить – не её мир, что она – не отсюда?

Любовь. Чувство, которое спасало Алису. Безответная любовь, страсть, увлечение кем-то – Любовь. Это существовало, пока была возможность для этого. Пока розовые перья, которыми маскировалась настоящая, реальная жизнь, не начали облетать – одно за другим, одно за другим…. Теперь, когда действительно осталась лишь реальность любви – без выдуманных героев или красавчиков-педагогов из ВУЗа, где она когда-то училась, Алиса понимала, что её любви не выдержит никто. Просто потому, что здесь так не живут.

Здесь спокойно уходят на работу – расставаясь. И так же спокойно возвращаются домой – встречаясь. Она не умела, а если честно, то и не хотела жить – так. В её мире с любимыми не расставались.

Просто не расставались, вот и всё. Всегда были вместе. И деньги зарабатывали вместе, и посуду мыли вместе, всё – вместе. Ну, разве что в туалет ходили по отдельности….

- 4 -

Станция. Их станция. Бо подхватил сумку – а сумочка-то тяжёлая, - подумал он, выходя из вагона. Они немного повертелись под указателями – чтобы сориентироваться, куда же именно им выходить, чтобы попасть на вокзал. До поезда оставался почти час.

-Покурим? – предложила Алиса, когда они выбрались, наконец, на улицу.

Она достала слегка помятую пачку «Парламента», выудила оттуда сигарету и вставила её Бо в рот. «Парламент» она курила не из-за понтов, а просто потому, что задыхалась от других сигарет. Бо всегда шутил, что курить там нечего – табак очень лёгкий, да ещё угольный фильтр…

Сам он курил куда более крепкие сигареты. «Союз-Аполлон», например.

Светка ныла, что хочет зайти в вокзал и выпить чего-нибудь – желательно горячительного, Рубен просто стоял с шапкой в руках – он всегда снимал шапку в метро, а потом, выйдя на улицу, частенько забывал одеть… Алиса, в конце концов, не выдержала и напялила на него эту дурацкую шапку – шапка действительно была дурацкая, вроде, с одной стороны, просто кепка, а с другой – у кепки имелись опускающиеся в случае холода «уши». Холодало, поэтому Алиса опустила эти самые «уши». Вообще, вид у Рубена был такой, будто он сейчас расплачется.

-Мальчик, в твоих глазах печаль всей нации! – сказала Алиса, и тут же поняла, что сморозила глупость, потому что Рубен страшно комплексовал по поводу своей национальности… Алиса даже не знала, кем он был – армянином или азербайджанцем, но знала, что комплексовал – ужасно.

У Рубена тут же заблестели глаза. Бо отмочил что-то по поводу - ну, нельзя же всё время грустить, типа, шутим, чтобы не плакать. Рубен сказал, что ему надоели пошлые шутки Бо.

-А вот редакция альманаха «Горные вершины» мои шутки плоскими не считает! – надулся Бо. Как всякий «начинающий автор», он считал заявлять об этом (о том, что он – начинающий АВТОР), везде и всюду.

Алисе стало противно.

-Ладно, - сказала она, - докуривайте, пошли в вокзал, а то холодно…

В здании вокзала было именно так, как бывает в здании вокзала – и никак иначе…. Пахло разогретой едой, было тепло…. Люди в ожидании своих поездов, которые должны были развезти их по своим заботам скучали, болтали друг с другом, закусывали…. Их четвёрка прошла вглубь вокзала, где обнаружилась пара столиков. Совершенно свободных. И пара тёток, которые, вероятно, обслуживали эти самые столики – за тётками виднелся небольшой буфетик.

«Вот тут-то мы и посидим до поезда» - подумала Алиса и опустилась на один из стульев.

-Женщина! – грозный окрик вдруг оживившейся тётки (вторая ещё продолжала пребывать в дремотном состоянии), - заказывать чего будете? Тут сидеть – если только заказываете!

-Будем, будем, - устало сказала Алиса, - мне бутылку минералки, пожалуйста…

-А мне «Хейнеке». И фисташек. Две бутылки «Хейнеке». И два пакетика фисташек - скомандовал Бо.

Он ощущал себя настоящим мужчиной. Ещё бы – две ночи с женщиной! Не с какой-то там девчонкой-малолеткой, а с настоящей женщиной – на восемь лет старше его самого, Бо.

Вообще-то его звали Коля. Николай Никифоров. Но Бо Бенсон звучало куда круче. Это было имя главного героя романа, который он, Бо Бенсон собирался написать. Который он обязательно напишет.