Дома Емельян Спиридоныч обвязал голову полотенцем и весь день лежал на печке – прогревал на горячих кирпичах ухо. Тихонько матерился, вспоминал Федин кулак.
Гуляли еще два дня. Потом постепенно затихли и занялись делами. Близилась зима.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Пришла наконец зима.
Все сеялись, сыпали с низкого, грязного неба мелкие, холодные дожди… Серые дома, горбатые скирды, поля, ощетинившиеся стерней, – все намокло, потемнело, издавало тяжкий, гнилостный запах. Неуютно было на земле. Некрасиво. Люди смотрели в окна и говорили с тоской:
– Ну… теперь началось.
А однажды утром проснулись и, еще не выходя на улицу и не выглядывая в окна, поняли: пришла зима – пахло снегом и в избах посветлело.
За одну ночь навалил снег, и творения старческих рук осени разом накрылись. Этот первый снег уже не растаял.
– 1 -
Кузьма по первопутку поехал в район.
Коренастый, вислозадый мерин бежал резво. В кошеву летели крупные ошметья снега.
Дорога шла лесом.
Кузьма дремал, уткнувшись в теплый воротник полушубка. На душе было спокойно.
Вернулся Кузьма через три дня. Вез в кошеве книги и большеглазую девушку в шубке городского покроя. У девушки были огромные, ясные, немножко удивленные глаза.
Девушка говорила без умолку. Про Сибирь, про счастье, про Джека Лондона… Кузьма скоро устал от ее трескотни и сидел, откинувшись на спинку кошевы, смотрел на верхушки деревьев в белых шапках.
Девушку звали Галина Петровна Кравченко.
Эту Галину Петровну Кузьма встретил в уездном городе и уговорил ехать в Баклань учительствовать. Школа не была готова – оставались внутренние работы. Но Кузьме не терпелось начать учить. Решил, что пока возьмутся за взрослых: вспомнил об удостоверении, выданном ему и дяде Васе обществом «Долой неграмотность».
Галина Петровна приехала в Сибирь с отцом, которого направили сюда с Украины. Он был секретарем укома.
Ей было двадцать пять лет, о чем Кузьма узнал с удивлением: на вид восемнадцать-девятнадцать, не больше. Первое, что она спросила:
– У вас там, кажется, стреляют?
Кузьма поймал ее на слове:
– Боитесь? Так и скажите.
– Я?
– Не я же.
– Вы так думаете?
– Думаю.
– Хм… – большущие глаза Галины Петровны просто кричали: «Учтите, я никогда ничего не боюсь!». – Поехали.
Поначалу Кузьма пытался объяснить ей сложность ее работы. Люди взрослые, люди никогда книжку в руках не держали… Но это еще ничего. Над теми, кто вздумает увлечься книжками, смеются. Вообще считается, что грамота – дело не крестьянское.
Галина Петровна слушала рассеянно.
– Не открывайте мне, пожалуйста, Америк.
«Ох ты!», – изумился про себя Кузьма.
Остальную часть пути говорила она.
– Жить нужно для людей – это высшее счастье, которого, кстати, не понимал Джек Лондон, потому что его герои живут только для себя. Какое это счастье – жить для людей!
«Дуреха… будто это так просто», – думал Кузьма.
Приехали под вечер, когда воздух стал синим, а звуки глухими и неразборчивыми.
Кузьма повез Галину Петровну к себе.
Клавдя, увидев незнакомую девушку с Кузьмой, почему-то испугалась, уставилась на нее вопросительными глазами.
– Здравствуйте! – звучно поздоровалась Галина Петровна и улыбнулась.
Кузьма долго не объяснял, кто она такая, хлопотал около нее: раздевал, устраивал вещи… Краем глаза наблюдал за домашними. Особенно смешно выглядела Агафья: вся наструнилась, поджала губы и внимательно разглядывала городскую, готовая в любую минуту выставить ее за дверь.
«Да– а… эти бабоньки, случись что-либо -отравят либо зарубят ночью топором», – думал Кузьма.
– Новая наша учительница, – пояснил он наконец, когда Галина Петровна разделась и прошла в передний угол (своими огромными глазами она так и не увидела, какое внесла замешательство).
– Так, – сказал Николай, приподымаясь с кровати и вытаскивая из-за голенища кисет. – Учить будешь?
– Да, – сказала Галина Петровна. – Пока – вас, взрослых.
– А работать заместо нас кто будет?
– Как?… – Галина Петровна на секунду растерялась, но тут же ослепительно улыбнулась. – Никто. Вы сами.
– Так мы же все ученые будем.
– Ну, до ученых вам далеко. Учеными вы не будете, а книжки читать будете. Это разве плохо – книги читать?
– А зачем?
– Интересно. Вообще необходимо.
Кузьма во время этого разговора стаскивал книги в избу и складывал на лавку.
Николай нагнулся, достал одну, полистал.
– Что тут интересного, я вот чего не пойму? – снова обратился он к учительнице. – Меня иной раз даже зло берет. «Интересно! – кричат. – Интересно!…». А я, к примеру, всю жизнь прожил без них – и хоть бы что.
Галина Петровна легко поднялась с лавки, взяла у него из рук книгу посмотрела заглавие.
– Хотите, почитаю?
– А ну! – Николай тряхнул головой и сощурил глаза.
– Сейчас… – она быстро зашуршала страницами, отыскивая нужное. – Ну вот… «Человек в футляре» называется.
– Как это в футляре?
– Ну… знаете, что такое футляр?
– Нет.
– Это оболочка, одеяние… Футляром можно накрыть что-нибудь… Что бы такое… – Галина Петровна стала осматриваться по избе.
– Вроде тулупа? – догадался Николай.
– Не совсем…
– Ну, шут с ним, с футляром, – великодушно сказал Николай. – Читай.
– Да нет, тут весь смысл в этом. Как же?
– Что-нибудь другое, – подсказал Кузьма.
Галина Петровна подсела к книгам, стала выбирать.
Агафья снисходительно улыбалась, глядя на нее. Клавдя поднялась, накинула на себя вязаный платок – чтобы большой живот был не так заметен, – опять села.
– Вот! – Галина Петровна вышла на середину избы с книжкой в левой руке, чуть расставила ноги, чуть откинула голову, отвела правую руку – «Погиб поэт!…». «Смерть поэта» называется, – прервала она себя.
Погиб Поэт – невольник чести -
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!…
Она хорошо читала – громко, отчетливо, чистым сильным голосом. Понимала, что читает; глаза возбужденно сияли. Она не стеснялась, поэтому было приятно смотреть на нее.
Не вынесла душа Поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде… и убит!
Убит!… к чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Голос девушки зазвенел горестно и сильно. Все мелкое, маленькое, глупое должно было пригнуть червивые головки перед этой скорбной чистотой.
Николай во все глаза смотрел на девушку. Едва ли он был поражен силой и звучностью слов, едва ли дошло до него, сколь велик был и горд человек, так разговаривающий с сильными мира… Но что-то до него дошло.
Не могла не поразить его чуткий от природы слух гневная музыка, которая образовалась непонятно как – чудом – из обыкновенных слов. Не могло так быть, чтобы одна русская душа, содрогнувшаяся в бессильных муках жажды мести, не разбудила другую – отзывчивую и добрую.
Но есть, есть божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный судия: он ждет;
Он недоступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
От волнения щеки девушки побледнели. Раза два голос ее сорвался. Она, не прекращая чтения, трогала красивой рукой белое, гладкое горло, опять отводила руку в сторону и коротко взмахивала ею в ударных местах.
