На парковке у меня был кабриолет. Покинув комнату, я довольно быстро поехала по прибрежному шоссе сквозь воздух пахнущий крабами. Ради сангрии остановилась в Малибу. Здесь звучала громкая и сексуальная музыка. Они принесли папайю и креветок и арбузный лед. После ужина я буду переливалась страстью, волнением, теплом, жизнью и всю ночь не сомкнула глаз.

Не говоря ни слова, она сорвала ее маску и бросила на пол. Она отопнула одеяло и двинулась к двери. Она, должно быть, злилась на прерывистое дыхание и металась между захлопнутым изолятором и выходом из второй комнаты, той, где ты мыла руки и завязывала белую маску.

Голос испуганно выкрикнул ее имя, и люди забегали по коридору. Хороший Доктор обратился по внутренней связи. Я распахнула дверь, и медсестры в отделении уставились на меня так, будто драка была моей идеей.

«Где она?» —  спросила я, и они кивнули на подсобку. Я заглянула внутрь. Две медсестры стояли рядом с ней на коленях и тихо разговаривали. Одна держала маску над ее носом и ртом, а другая медленно кругами растирала ей спину. Медсестры подняли глаза, ожидая увидеть доктора, но я не им была, и они вернулись к своему занятию. «Вот так, так, милая», - нежно говорили они.

Утром ее унесли на кладбище, туда, где похоронен Эл Джолсон. Я записалась на курс «Страх полетов». «Чего вы боитесь больше всего?» — спросил инструктор, а я ответила: «Что даже когда курс закончится, я все равно буду бояться».

Я сплю со стаканом воды на тумбочке — глядя на поверхность воды, я узнаю, началось землетрясение или это только меня трясет.

Что я помню?

В моей памяти лишь бесполезные вещи. Я слышу: мать Боба Дилана изобрела канцелярский корректор; что если в одной комнате двадцать три человека, то с вероятностью пятьдесят на пятьдесят у двоих из них совпадут дни рождения. Никого не волнует, правда это или нет. Этот хлам в моей голове завернут в банные полотенца. Сквозь них не просачивается ничто другое. Я разбираю вещи, которые позже использую в рассказах: поцелуй сквозь хирургическую марлю; бледная рука, поправляющая парик. Я зафиксировала эти движения такими, как есть, без всякой ретроспективы. Более того, я не знаю, почему воспоминания кажутся нам важнее, чем реальность.

Это нормально и допустимо, я скажу, что останусь на ночь. И кто мне сможет возразить?

В ходе эксперимента, та шимпанзе родила детеныша. Представьте, в каком восторге были ее тренеры, когда она сама, без единого намека, написала новорожденному: «Малышка, пей молоко», 2Малышка, играй в мяч». А когда ее детеныш умер, мать стояла над телом, и ее морщинистые руки, двигаясь с животной грацией, одно за другим выводили слова: «Малышка, давай обняться, малышка, давай обняться, говорить сейчас на языке горя».

Посвящается Джессике Вольфсон.