Толстяк понял, что перешел рамки дозво­ленного, поэтому попытался быстро исправиться:

— Ну что ты завелся, Юрик? Я не хотел тебя обидеть... Однако больше полторашки не дам, — настойчиво вернулся он к торгам.

Поразительной красоты украшение было брошено, как использованная туалетная бумага, на журнальный столик — свое действие Гвоздик сопроводил короткой репликой:

— Подавись...

Торги продолжались в том же духе, но вор упрямо настаивал на своей цене, а ювелир не пытался сильно скинуть ее. В конце концов на­стала очередь золотой цепочки.

Толстяк несколько минут рассматривал пробу и клеймо мастера, наконец поднялся, достал из серванта плоский чемоданчик с хитроумным инструментом и, слегка надпилив миниатюр­ный замочек, капнул на него кислотой.

— Извини, Гвоздик, но эту штуку я вообще у тебя не возьму, — произнес скупщик и поплот­нее запахнул свой халат.

— Почему? — искренне удивился парень. Неторопливым жестом хозяин квартиры пе­редал Гвоздику изделие и сказал:

— Посмотри, Юрик, — это не золото. Тако­го я вообще ни разу в жизни не видел. Какой-то дурак позолотил стальную проволоку, сделав из нее цепочку.

Не вдаваясь в детали, Юра сгреб выложен­ные на стол деньги и сунул их в карман брюк; туда же последовала и цепь.

Не считая нужным задерживаться в этом до­ме дольше «производственной необходимости», вор направился к выходу.

Обуваясь, он пристальным, тяжелым взгля­дом бывшего зека уставился на Абрашу и раз­дельно произнес:

— Я, наверное, больше к тебе не приду, по­тому что ты зажрался и думаешь, что, кроме те­бя, нет нормальных купцов.

Сохраняя деланное безразличие, толстяк вполголоса отозвался:

— Хозяин — барин.

Он уже собирался закрыть за уходящим гос­тем дверь, когда услышал зловещую угрозу:

— Надо будет навести на тебя малолетних беспределыциков — пусть они прошманают твои сучьи потроха. А то сдается мне, что ты слиш­ком спокойно живешь, как будто Бога за яйца поймал.

— Да ты чего, Юрок, — запричитал юве­лир — его не на шутку испугала перспектива по­общаться с «отмороженными», которые не чтят ни государственных, ни воровских законов и за жалкие гроши готовы распотрошить любого, — если ты считаешь, что я тебя обделил, давай пе­ресмотрим наш уговор... Может, я действитель­но в чем-то оказался не прав?

Криво ухмыльнувшись, Гвоздик процедил сквозь зубы:

— Ты не прав в том, что всех считаешь кон­чеными лохами. А за это когда-то придется от­ветить. — Он выдержал многозначительную па­узу, а затем продолжил: — Я бы сам тебя рванул, да квалификация не позволяет о такую падаль руки марать.

Скупщик заметно засуетился — его порося­чьи глазки сузились до предела, а на оплывшем лице заиграла раболепная улыбочка.

— Ну, давай, я тебе по стольнику накину на все, да и цепь твою куплю, скажем, за трис... нет, за двести баксов, — он и сейчас пытался торговаться.

— Эх ты, барыга, — устало протянул вор и, круто развернувшись, зашагал к кабине лифта.

Ему было приятно пощекотать нервишки толстяка, который, подобно паразиту, наживал­ся на риске, а то и на свободе своих клиентов.

Хотя Гвоздик и пообещал ювелиру столь страшное наказание, в душе он не собирался претворять его в жизнь, потому что очень не любил, если не сказать, люто ненавидел, «за­рвавшихся бакланов» — как он называл мало­летних беспределыциков, готовых пойти на «мок­рое дело» даже за мелкий барыш.

Однако явственно проступивший в лице собеседника страх дал возможность вору от души посмеяться над его трусостью, да и отчасти снял напряжение после удачного дела.

За Гвоздиком давно закрылась дверь; отзве­нели гулкие шаги на лестничной площадке, а Абраша все еще стоял, подперев собственной тушей бетонную стенку. Будучи человеком впе­чатлительным, он уже прокручивал в голове гря­дущие события.

При этом его правая ладонь легла на жир­ную грудь в том месте, где судорожно трепыха­лось сердце.

Гвоздик, выйдя под проливной дождь, те­перь не выглядел таким измученным и удручен­ным — ведь его карман оттягивала пухлая пачка банковских билетов, которые сегодняшней ночью он намеревался превратить в несколько бутылок водки, отличную закуску и обворожительных шлюх.

Выйдя на дорогу, вор несколько минут про­стоял с поднятой рукой.

Когда же рядом с ним остановился старень­кий, потрепанный «Москвич», Гвоздик искрен­не улыбнулся водителю-пенсионеру и весело произнес:

— Давай, папаша, дуй в какие-нибудь бани, где можно не только попариться, но и кое-что еще.

— Так тебе проституток, что ли? — предпо­ложил догадливый частник.

Захлопнув за собой дверцу, Юрок вольготно развалился на переднем сиденье и громко за­ржал, сопроводив это ржание радостным воп­лем:

— Их, батя, их, родимых...

«Москвич» медленно тронулся с места и рас­таял в сильном потоке проливного дождя, мигая габаритными огнями.

Глава 3

Чижов проснулся от непонятного шума; ему показалось, что кто-то осторожно крадется в темноте спящего дома, стараясь избегать скри­пучих половиц.

Медленно стянув с себя теплое одеяло, Ива­ныч коснулся пятками холодного пола и, при­хватив с прикроватной тумбочки увесистую пе­пельницу, двинулся навстречу неизвестности. Он опасливо выглянул в коридор, но никого не заметил.

Успокоившись, Чижов хотел вернуться в теплую и мягкую постель, решив, что ему про­сто что-то привиделось во сне. Но тут раздался отчетливый шум, как будто на пол уронили пластмассовое ведро.

То, что он находится в доме один, не вызы­вало у него никаких сомнений. Его отец умер несколько лет назад, а мать поехала на полгода погостить к сестре, которая вышла замуж за аме­риканца и теперь жила в Калифорнии.

Кошки у него тоже не было, а это значит, что в жилище пробрался вор, не знавший о том, что Иван приехал в полузаброшенный дом. И тут до сознания Иваныча дошло, что если это вор, то очень наглый: не знать о наличии хозяев было невозможно, потому что у крыльца стояли свет­ло-желтые «Жигули».

Переложив массивную стеклянную пепель­ницу в правую руку, Чижов притаился за дверью, ведущей в кухню, готовый в любую секунду обрушиться на голову незваного гостя.

Кто-то, пока невидимый, легко надавил на дверную ручку — узкая щель стала медленно шириться, и в образовавшемся проеме показа­лась высокая фигура плотно сбитого мужчины.

Иваныч неторопливо прицелился в бритый затылок и в следующее мгновение изо всех сил саданул импровизированным оружием в плос­кое темя незнакомца.

Издав короткий стон, человек пошатнул­ся, — колени его подкосились, как будто ему на плечи взвалили непосильную тяжесть, — и он тут же глухо обрушился на деревянный пол. Паль­цы грабителя — если, конечно, это был граби­тель -— вяло разжались, выпуская ребристую ру­коятку вороненого ствола с привинченным глу­шителем.

Присвистнув от удивления, Чижов склонил­ся над бездыханным телом, непослушными ру­ками подобрал пистолет и только сейчас смог рассмотреть лицо жертвы. Аккуратно подстри­женная бородка была перепачкана струящейся изо рта темно-багровой кровью, а большие мин­далевидные глаза уставились невидящим взором в темный угол комнаты.

Приложив пальцы к шее неизвестного, Ива­ныч пытался нащупать пульс, но лишь убедился в том, что человек безвозвратно мертв — одного удара оказалось вполне достаточно.

Чижов в силу своей профессии видел много смертей, но в большинстве своем они были не­настоящими — бутафорскими, и «покойники» оживали вместе с командой «Стоп, мотор! Снято».

На этот раз все было по-другому; каскадер впервые в жизни совершил реальное убийство,

но, к собственному удивлению, не ощутил ника­ких угрызений совести или тошнотворного вол­нения. Всем его телом овладело непонятное спокойствие, если не сказать умиротворенность. Может быть, потому, что он защищал свою жизнь? Ведь непонятно, зачем этот бородач про­ник в дом, да еще и с пистолетом?

Первым желанием Чижова было набрать «02» и сообщить о случившемся, но телефон был лишь в нескольких километрах от дачного по­селка.