— Как?! Почему?! А я... — встрепенулся Цимбалевич.

На лице сыщика появилась самодовольная гримаса садистского наслаждения, и он почти ласково произнес:

— А вы, гражданин ювелир, пойдете по ста­тье двести восьмой, за скупку краденого, и я думаю, что можно впаять вам еще и сто восьми­десятую — заведомо ложный донос. Так что си­деть тебе, толстый, не пересидеть. — Капитан перевел дух и вкрадчиво продолжил: — Если, конечно, ты не одумаешься по поводу своих по­казаний.

Абрашка покрылся липкой испариной, чув­ствуя, как по спине потекли холодные ручейки. Его поставили перед выбором, и он надолго за­думался.

«Какой же сволочной этот мусор, — проне­слось в его голове, — обещал отпустить, если мы договоримся, а сейчас вон что запел».

Перспектива загреметь на несколько лет в зону его никак не привлекала, но, с другой сто­роны, он понимал, что в любом случае опер его не отпустит просто так, хотя и накрутить срок не сможет, — это все-таки решать суду.

«Ну сдам я сейчас Гвоздика, что мне с то­го? — продолжал скрипеть мозгами толстяк. — Послабленьице получу от этого мента вонючего. А потом назад в камеру, и там братва меня «опус­тит», а то и того хуже — заколют как кабана, и ищи ветра в поле. Уж лучше я промолчу».

Приняв окончательное решение, Цимбалевич вдруг ощутил непонятный прилив бодрости, как обреченный, но смирившийся со своей су­дьбой висельник.

— Я не знаю этого человека, — может быть, впервые за свою жизнь смело заговорил Абраш­ка с более сильным противником, — добавить ничего не смогу.

В эту секунду капитан понял, что все его планы оказались похожими на замок из песка — нахлынула бурная волна, и еще недавно казав­шееся незыблемым строение рухнуло, не оста­вив после себя даже следов. Протяжно вздохнув, Прол вновь снял трубку внутреннего телефона и властно распорядился:

— Уведите задержанных и подготовьте доку­менты на освобождение Дегтярева.

Вор не мог скрыть искренней радости от ус­лышанного — он до последнего момента был уверен, что капитан блефует по поводу обещан­ной свободы, чтобы сбить с толку Цимбалевича.

Теперь же он нисколько не сомневался в своем скором освобождении и на радостях шеп­нул толстяку:

— Считай, что я простил тебе все обиды. Пацанам в твою хату я передам, чтобы тебя не трогали. Если тебя прижмут на пересылке или на зоне, можешь сослаться на меня — пришлю малявку. — Он перевел дух и глубокомысленно закончил: — Хрен знает, может, из тебя еще по­лучится нормальный человек...

— Прекратить разговоры! — не своим голо­сом заверещал капитан и обратился к вошедшим конвоирам: — Уведите задержанных.

Гвоздик не без скрытой иронии наблюдал за тем, как приосанился толстяк, еще несколько минут назад похожий на безвольную амебу.

Подталкиваемый в спину угрюмым «верту­хаем», Абрашка вальяжно вышел из кабинета, гордо вскинув голову и залихватски заложив ру­ки за спину, как заправский арестант, — он на­верняка уже ощущал себя если не блатным, то приблатненным уж точно.

Юра еще раз широко улыбнулся в спину скрывшегося за дверью ювелира и повернулся к притихшему за столом капитану:

— Как вы там говорили, гражданин началь­ник, адью, что ли?

— Руки за спину, — прогромыхал над ухом звучный басок контролера, и Дегтярев напра­вился к выходу, даже не оглянувшись на повер­женного противника.

* * *

Троица благополучно добралась на дачу Ани­кеева, но прежде чем загнать машину во двор, Лямзин сказал, обращаясь к спутникам:

— Вы, пожалуй, идите внутрь, а я вернусь в Москву, меня зачем-то шеф вызывал. Дорогу я теперь знаю, поэтому не заблужусь, а заодно прикуплю продуктов. — Майор уже уселся за руль, включил зажигание, но перед тем как тро­нуться с места, задумчиво изрек: — Сколько нам здесь сидеть, одному Богу известно.

Чижов согласно кивнул и направился к же­лезной калитке, а девушка подбежала к Антону, торопливо чмокнула его в щеку и произнесла:

— Возвращайся скорей, я буду скучать.

— Я быстро, — пообещал Лямзин и отпус­тил педаль сцепления.

Темно-зеленый «Опель-Омега» плавно тро­нулся с места, вырываясь с проселочной дороги на просторы скоростного шоссе.

Белый дымок тонкой струйкой вырывался из выхлопной трубы, а резиновые протекторы тихо шуршали по асфальтовому покрытию не­давно отремонтированной дороги.

Навстречу «Опелю» мчался густой поток вы­рывающихся за город автомобилей — несмотря на наступившие холода, дачники с завидным упорством устремлялись к оставленным без при­смотра домишкам и огородикам с созревшей картошкой.

До Лубянки майор добрался на удивление быстро и, припарковав машину на служебной стоянке, прошел внутрь старого здания.

Прежде чем войти в кабинет шефа, Лямзин заскочил на пару минут к приятелю из отдела, чья дверь оказалась распахнутой настежь.

— Привет, Коля, — поздоровался Антон с хозяином тесной комнатушки и, не присажива­ясь, склонился над ухом товарища, — ты не зна­ешь, зачем меня вызывал Кудряшов?

— Нет, — несколько удивленно отозвался среднего роста брюнет с лицом школьника-вто­рогодника, — я вообще не в курсе дел. А что, какие-то неприятности?

Майор пожал плечами и неопределенно от­ветил:

— Вроде бы у меня никаких хвостов нет, я думал, что это связано с чем-то экстраординар­ным.

— Здесь все тихо, — протянул собеседник, пододвигая к себе толстую папку с грифом «со­вершенно секретно».

Лямзин собрался уйти — он уже взялся за ручку двери, когда неожиданно обернулся и вновь обратился к коллеге:

— Слушай, Коля, может, выручишь меня, — в его интонациях послышались просительные нотки, — боюсь, что шеф не в духе, как бы мне не досталось за что-нибудь. Я сейчас войду к нему, а ты минут через пять позвони в кабинет и попроси его заглянуть к тебе.

— А что я скажу полковнику?

Лямзин на миг задумался, но, так и не найдя подходящего повода, произнес:

— Ну придумай что-то, ты же у нас мастер на всякие выдумки.

— Ладно, — пообещал Коля, — сообразим по ходу пьесы, но с тебя причитается.

Уже шагнувший в коридор, майор обернулся и согласно кивнул:

— Само собой.

Пройдя метров двадцать по сумрачному ко­ридору, Лямзин оказался в приемной начальни­ка отдела. Секретаря в комнате не оказалось, и Антон, предварительно постучав в дверь кос­тяшками пальцев, вошел в просторный кабинет.

За своим рабочим столом восседал полков­ник Кудряшов, склонившись над какими-то бу­магами.

— Разрешите, Родион Семенович? — учтиво спросил вошедший, плотно прикрывая за собой дверь.

Шеф поднял на подчиненного полные суро­вой решимости глаза и деловито поинтересовал­ся, придав голосу стальную твердость:

— Где тебя черти носят? Водитель прождал у твоего подъезда добрых полчаса, но так и не до­ждался.

Изобразив на лице искреннее изумление, майор двусмысленно протянул:

— А я думал, что вы про меня уже забыли. Кудряшов поднялся из-за стола и прошелся

по кабинету, заложив руки за спину.

 — Присаживайся, — предложил он.

Когда Лямзин покорно опустился в жесткое кресло, начальник отдела встал напротив него и заговорил вновь:

— У меня все не выходит из головы тот странный субъект, который принес тебе руко­пись. У тебя случайно не осталось ее копии?

Округлив глаза в притворном удивлении,

Антон спокойно ответил, нисколько не заботясь о правдивости собственных слов:

— Нет, а зачем? Насколько я помню, в той бумаженции был описан какой-то откровенный бред. Тем более что вы забрали у меня дело, — он сделал ударение на последнем слове.

Полковник пристально посмотрел в глаза подчиненного, как будто пытался просветить его душу рентгеном, но, так ничего и не поняв, задумчиво изрек:

— Странные вещи происходят. Тот стари­кашка умер от сердечного приступа, причем прошлой ночью, практически сразу после визи­та к тебе.

— Вы что, считаете, что это я его укоко­шил? — В вопросе Лямзина прозвучал откровен­ный вызов, с немалой толикой плохо скрывае­мой обиды.