Люди. Люди. Люди…

Дороги, грязь и изуродованные серыми бетонными коробками тесные улицы и города.

Пустота в душах, обледеневшие сердца превратили людей в заведённые машины. Они не делятся своим теплом с другими, да уже и забыли сами, что это такое — «тепло». Градусник мог показывать любую температуру выше нуля, а вокруг — стыл холод. И солнце давно было не в силах пробить ту серую хмарь, что низко нависла над улицами.

Здесь рука об руку с одиночеством ходила гулкая пустота. Вопросы падали в никуда, в никуда туда падали ответы. Люди смотрели и не видели, слушали и не слышали, отказывались от себя, отказывались от других и начинали, мало помалу, считать что так оно и надо.

Миром правили те, у кого были деньги и власть. Не имеющие бездонного кошелька или своих людей на высоких постах — были низвергнуты на дно человеческого общества, и их жизнь была равна копейке, которую и выбросить не жалко.

Мир оставался глух к мольбам, не отзывались на моления ушедшие боги, да и Единый Бог-творец, отвечая на призывы, мог разве что послать сил… Да утверждали Его служители, что Он посылает лишь те испытания, которые человек может выдержать.

Только казалось, что мир становился все хуже и хуже. С каждым днём, с каждым часом и даже с каждой минутой.

— Дядя, вам плохо? — сероглазая кроха с каштановыми волосами, заколотыми двумя бантами, заглядывала в глаза мужчине, одиноко сидящему на остановке.

Мимо проходили люди, стремительным потоком мчались машины, и мужчина давно уже пропустил свой автобус. Но как… Как можно было сказать родной сестре, единственной кто осталась у него в этой жизни, что там, в суде остался безнаказанным мерзавец, который сломал их жизни, обрёк их на двойные похороны, а сестру вначале на дорогостоящую операцию, а потом мучительно-болезненную реабилитацию?

Как можно было сказать, что эту тварь просто пожурили в зале суда, а всю вину за аварию свалили на отца, который не поехал на красный цвет на пешеходном перекрёстке и не освободил встречную полосу.

После этого процесса, больше напоминающего клоунаду, адвокат, немолодая и опытная женщина, пила сердечные капли. Государственный обвинитель подошёл и тихо сказал:

— Не выносите мусор из города. Мёртвых этим вы не вернёте, а себя до могилы доведёте. Да и не докажете ничего…

Если бы, если бы у него был только один шанс, он бы сделал все, чтобы мерзавец оказался за решёткой, но в очередной раз восторжествовали деньги и связи, справедливости не было. Да и помощи просить было не у кого.

— Ну и ситуация, — пробормотала девочка, про которую мужчина успел забыть. — Слушай, дядя, взрослые в это не особо верят, но ты может и поверишь, кто знает…

Детский голосок доносился сквозь непрекращающийся звон в ушах. Глаза были алыми от лопнувших сосудов, постоянно слезились. Он уже не помнил, сколько не спал, когда ел последний раз.

Но родители воспитывали, что чужих детей не бывает. И мужчина, сквозь резь в глазах, пытаясь поймать расплывающийся образ девочки, спросил:

— Ты потерялась, малышка?

— Нет, — она покачала головой. — Меня скоро заберут.

Мужчина кивнул.

— Конфетку будешь?

Кроха отреагировала ясной улыбкой, потом показала вбок:

— Положи туда, пожалуйста.

Поднять тело на ноги оказалось сложно, мужчину качнуло, раз, второй. Ему пришлось опереться на остановку и так, двигаясь по её стене, отправиться к выходу.

Какая-то старушка, проходя мимо него на остановку, покачала головой:

— Вы только посмотрите на него! Такой молодой, одет хорошо, а уже пьян посреди белого дня. Развелось тут пьянчуг и все ходют, ходют чего-то…

Дальше мужчина не слышал, завернул за угол.

Если бы он был пьяным, то в этот момент, протрезвел бы на месте.

Но апатия была столь сильна, что посмотрев на маленький алтарь, где стояла фотография четырёхлетней девочки с черными крепом, в окружении множества мягких игрушек, цветов, свечей и венков, он только и спросил:

— Ты мёртвая?

— Ага! — отозвалась девочка невнятно, — семь дней прошло, осталось подождать ещё немного и меня заберут. Не переживай, дядя. Я в порядке! Просто, мне скучно немножко, а ещё грустно, смотреть, как плачет мама, — девочка отвернулась, потом снова посмотрела на мужчину. — Дядя, слушай меня, я не очень понимаю всех этих слов, но ты большой, взрослый, ты поймёшь.

Мужчина хотел было что-то сказать, даже рот открыл, но передумал и промолчал.

Кроха затянула в рот шоколадный палец, вспоминая.

— Это говорили моей маме, а я услышала и запомнила. Мы, души, иногда странные вещи запоминаем, как оказалось!

«В этом мире нет справедливости. Но ее можно найти там, где обычные пути и понятия не действуют. Приходи ночью на пустырь, на Литейной. Там раньше кладбище было, а сейчас ровно в полночь там… свои дела нечистый проворачивает. Подойдёшь к пустырю и жди, в 23:59:30 ты должна вступить на его землю, глаз не поднимай. Иди к центру, там где торчит скособоченный деревянный крест, при этом приговаривай:

— Адвокат мёртвых явись.

Ровно через минуту ты дойдёшь до этого креста. Если адвокат посчитает тебя достойной, то он появится и примет твой заказ. Он адвокат мёртвых, приходит из загробного царства и уходит в него. Только у него ограничение есть. Вызвать его можно только через девять дней после смерти, а через сорок он уйдёт. И плату за свою работу он принимает одну — бессмертную душу того, кто его вызывает!

Девочка замолчала, мужчина все также беззвучно сидел на корточках перед ее фотографией и молчал, потом растянул бледные сухие губы в улыбчивой гримасе.

— Храни тебя Бог, малышка…

Мужчина давно ушёл, а девочка, обняв одну из игрушек, снова села на крышу остановки. Мимо шли люди, все куда-то торопились, что-то хотели сделать, что-то пытались найти.

Только ей больше не надо было спешить…

Мужчина никуда не торопился. Ему было некуда идти, и было не к кому обратиться. Люди обычно стремятся поделиться своими горестями, а радости приберегают для себя одного, а его воспитали в противоположных традициях.

Он не хотел никого отягощать своими бедами. Не хотел никого видеть из хороших знакомых. И уж тем более не хотел идти туда, в то место, которое стало для него семьёй несколько лет назад.

Он кружил по улицам, не замечая ничего вокруг. А послеобеденное время двигалось к ужину, люди шли домой к своим семьям. Где-то уже включался свет, и падающие на землю золотые и тёплые «оконца» выглядели уныло в обрамлении по-осеннему грязных дорожек. Едва слышно шуршала под ногами листва, над головой шумели деревья, то и дело покачивая укоризненно ветками.

В уши заливалась тишина. Словно тягучий горчичный мёд она собиралась вокруг и не давала ему слышать, ощущать.

Подобно призраку он бесцельно двигался, поэтому никто не мог ему помешать, ничто не могло его остановить.

Люди бросали на мужчину осторожные взгляды, отступали к стенам, пропуская его, и зубоскалили вослед. И чаще всего звучало вокруг злобное: «пьяный, пьяный, пьяный».

Никому не пришло в голову остановить его и спросить, не нужна ли помощь, не вызвать ли скорую. Никому и в голову не пришло, что человеку может быть просто плохо.

А мужчина двигался вперёд, переставляя ноги как ходули. Каждый следующий шаг был таким же, как и десятки предыдущих. Просто куда-то двигалось тело, а куда именно, он даже не задумывался.

Мысли хоть иногда и заглядывали в его голову, но текли вяло, исчезая подобно кругам на воде.