Где-то вблизи раздается щебетание. Повернувшись, чтобы закрыть окно, я вижу, что всю лужайку облепили птицы. Дрозды, и вороны, и сойки, и чайки, и синицы, и ласточки – всего их штук пятьдесят.

А на подоконнике у меня сидит маленькая ярко-желтая птица с черным клювом. Ее расправленные крылья похожи на мантию из лепестков бархатцев.

Это она щебечет.

Она здесь, говорит птица. Она готова.

Нет, этого не может быть. Это же птица, она не умеет разговаривать. В этот момент она открывает клюв, и оттуда раздается долгий, пронзительный звук. Остальные птицы замирают, как будто чего-то ждут. Я пытаюсь согнать ее с подоконника, но, как только я собираюсь опустить створку окна, все птицы одним движением вскидывают головы и устремляют на меня взгляд.

Они не просто смотрят в мою сторону – на заснеженной лужайке сидит целая туча птиц, причем многие из них не должны сейчас находиться в наших краях, и все они наблюдают за мной и чего-то ждут. На лужайку опускается ястреб, потом сова. Остальные птицы не обращают на них ни малейшего внимания.

И это какое-то безумие, безумие вроде дождя из лягушек, только тут дождь не из лягушек, а из птиц, и меня всю трясет от холода, а еще от чего-то другого. Маленькая птица, сидящая на подоконнике, никуда не улетает. Она просто глядит на меня.

– Кыш! – кричу я, кашляя и дрожа, но птицы не двигаются с места. И вдруг они начинают петь.

Говорить.

Хором.

Аза Рэй.

Я чувствую странное постукивание в груди, которое тут же сменяет новое, незнакомое ощущение, как будто у меня в легких появилась огромная дыра. Маленькая желтая птица заглядывает мне в глаза. Я закашливаюсь.

И вдруг птица залетает мне в рот.

Я чувствую ее крохотные твердые косточки, когтями она корябает мне зубы. Я силюсь закричать, но весь рот забит перьями. Она проталкивается все глубже, расправляя крылья сначала у меня во рту, потом в горле, и мне нечем дышать, и в следующий момент она уже залезает в трахею, и спустя еще несколько секунд изнутри моей грудной клетки раздается голос.

Получилось, поет желтая птица. Я ощущаю, как она двигается у меня в левом легком. Получилось. Я внутри. Все готово.

Я издаю вопль. Там, внутри, она свистит и бьет крыльями, а в голове у меня только одна мысль: перо-перо-перо.

Мне в легкое залетела птица? МНЕ В ЛЕГКОЕ ЗАЛЕТЕЛА ПТИЦА? Я задыхаюсь.

Я смотрю в окно. В облаках виднеется…

О боже… над верхушками деревьев показываются паруса и снасти, на верхней палубе различимы темные силуэты. Я вся в слезах и прижимаю руки к груди и не знаю не знаю не знаю что делать.

Готовыготовыготовывперед, свистит птица у меня в груди, и все остальные птицы смотрят на меня так, будто я понимаю, что сейчас происходит. Вот и все вот и смерть вот каково это умирать и почему ни в одной книжке про смерть не сказано что в последний путь тебя будет провожать стая птиц? А где же белый свет? Где же мир и покой? Где же Глас Господа и ангелы?

Из облаков, извиваясь, спускается спускается спускается трос – может быть, это сон? Он раскачивается прямо у меня за окном, и здесь не осталось воздуха, и нигде не осталось воздуха.

Готовыготовыготовы, доносится из моей грудной клетки. Небо наполнено градом, и снегом, и ветром, и таинственным свечением. Птицы взлетают с лужайки и хватаются когтями за трос. У меня голова идет кругом. Я задыхаюсь.

Когда я прихожу в себя, перед глазами мелькают красно-бело-синие огни. Я в машине «Скорой помощи», под спасательным одеялом, а рядом со мной папа, Джейсон и Илай. За окном сильный снегопад.

Я пытаюсь сесть, но обнаруживаю, что пристегнута к каталке. На лице у меня маска. Мне хочется сорвать ее, хочется кашлять, хочется говорить.

– У тебя случился приступ, – объясняет фельдшер, медленно и отчетливо произнося каждое слово, будто разговаривает с кем-то, кто ничего не смыслит в происходящем. Я профессиональный пациент, пусть даже я не знаю, как здесь очутилась, как ее зовут, куда меня везет «Скорая» и почему.

В грудной клетке все смолкло.

Птица смолкла?

– К тебе в комнату слетелись птицы, много-много птиц, – говорит Илай дрожащим голосом. – Я прибежала на их крики. – На ее лице написан ужас.

Джейсон держит меня за руку, крепко сжимая мои пальцы.

Что произошло?

В реальном мире я вообще не чувствую своей руки, но зато я чувствую руку Джейсона. Мне хочется высвободиться: у меня возникает ощущение, что он удерживает меня там, где я быть не желаю. Но это неправильно. Это же Джейсон. Я хочу, чтобы он держал меня за руку.

Папа плачет. Он держит мою вторую руку.

– Аза, не переживай, – говорит он. – Тебя подключили к аппарату искусственного дыхания. Ты задыхалась, поэтому и произошел приступ. С тобой все в порядке. Все не так плохо. Мама уже выехала, она была в лаборатории.

Мне кажется, что я наблюдаю за происходящим со дна бассейна.

– Ты как будто тонула, – говорит Джейсон, так тихо, что я едва его слышу. – Ты вся посинела и перестала дышать. У тебя в грудной клетке… были спазмы, и оттуда доносились очень странные звуки. Я сделал тебе искусственное дыхание.

Я гляжу на его губы. Так, значит, они касались моих. Я вспоминаю о записке – она все еще у меня в кармане.

Я несколько раз моргаю, чтобы показать, что поняла его. Но я не понимаю. Я вспоминаю про птицу – о господи, она все еще у меня внутри – и снова порываюсь сесть. Ее необходимо вытащить.

Может быть, у меня сердечный приступ? Легкие как будто сдавило, и в то же время их как будто чем-то наполнили.

– У меня в рюкзаке письма, – говорит Илай. Ее голос кажется чужим и неестественным. – Извинения и признания в любви. Но свое я так и не написала. Я сочиню его прямо сейчас, ладно? Прости меня за то, что иногда я притворялась, будто ты мне не сестра, и говорила, что мы не родственники, прости меня за то, что однажды я украла твой свитер, прости меня за то, что я смеялась над твоим кашлем и один раз даже сказала прохожим, что ты проглотила телефон!

Я смотрю на Джейсона. Я смотрю на него и удивительным образом на миг забываю о птице и говорю: { }.

– Аза, ты меня слышишь? – спрашивает папа, и в его голосе звучит паника. Не просто паника – отчаяние. – ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?

Я нахожу глазами Илай и говорю: { }.

– Прости меня, Аза! – тараторит Илай, вся в слезах. – Прости за все, что я тебе когда-либо сделала!

Она извиняется даже за несуществующие провинности.

Я перевожу взгляд на папу и говорю: {{ }}. Это для него и для мамы.

Папа расплывается и исчезает. Теперь я вижу только свои ресницы и веки, а еще я вижу свой мозг с лабиринтом коридоров внутри; коридоры темные и узкие и продолжают сужаться, и на меня надвигаются книжные шкафы, из которых валятся книги, и на полу скапливаются груды книг с помятыми страницами и исковерканными словами, и я бегу по всем этим коридорам, пытаясь найти выход, прежде чем обрушатся стены.

Мои внутренности складываются, точно я одно большое оригами. Я думала, что умирать будет больно, но боль, которую я испытываю уже целую вечность, теряет всякий смысл, так же как и мои кости. Я делаю вдох и выдох и

Птичка у меня в груди

Птичка у меня в груди

В небе корабли плывут

Последние мгновения перед смертью

Вот мои последние мгновения перед смертью: буря, птица, смятение, холодно не могу говорить не могу сказать им что люблю их не могу

Сколько еще ехать до больницы?

Я вытягиваю шею и пытаюсь заглянуть в переднюю часть салона. За рулем рыжеволосый фельдшер. Он бросает на меня взгляд.

Машина резко сворачивает.

Илай всхлипывает. Джейсон что-то быстро мне говорит. Его дыхание щекочет мне ухо. Я наблюдаю за водителем: машину заносит, и он до упора выкручивает руль.

Мы медленно кружимся посреди заледеневшей дороги. Все кричат – все, кроме меня, потому что я кричать не могу. Я пытаюсь дышать, я пытаюсь удержаться, но у меня не выходит.