«Свернут сейчас. Свернут! Что делают? Губят! Губят Нефедова! Погребают!»

Сворачивают! Зикает вода сквозь нарезку ледяной петлей.

Рванулся Нефедов. Схватил сигнал, что есть силы сигналит. Четко, как смерть. Четче четкого:

— Отдай, ослабь!..

Староста слышит сигнал: отдай, отдай!

— Жив, братцы! Нефедов жив! Дайте сюда канат! Тише! Сигналы слушай!

А на боте брата Нефедова староста тоже решил попробовать потянуть канат.

Легче стало Нефедову. Он пустили. Не одинок Нефедов. Но что это? Что это? Почему глыба гранитная наваливается на него? Идет медленно. Накрывает. Вот, вот задавит. Трещит шлем. Сдает медь — мнется. Тесно Нефедовой голове в шлеме. Усы сплющились. На глаза лезут щетиной. Нос на сторону.

«В чем дело? Соображай, Нефедов! В чем дело? Ах, это они тащат за канат брата. Братовым канатом поднимают камень с его стороны. А на Нефедова наваливают.

«Что делают? Что творят? Губят же! Губят Нефедова!» Опять сигналит четко, четко, четче четкого: беда, отдай, ослабь!

Не понимают. Ломят, наваливают гранитом.

Не понимают!

«В чем дело? Почему сигнала не понимают? Соображай, Нефедов!»

Сообразил.

Сообразил — и обмер! Так и ударило Нефедова:

Не понимают и не поймут!

Ведь это с братова бота тянут. А он может сигналить только на свой бот.

Не поймут.

Погубят Нефедова.

Трещит шлем.

Вдруг видит Нефедов под глазом звездой блеснуло в иллюминаторе.

Стекло полыснуло трещиной. Лопнул иллюминатор.

«Теперь конец!»

Лень охватила Нефедова. Страшная лень. Чорт с ним, конец, так конец! Вася, так Вася!

Вдруг ясно ему подумалось: кран!

«Кран надо, скорее!»

Сигналит четко, четко, самого четкого четче, четко, как смерть.

Староста понят сигнал. Отпустили канат брата Нефедова. Занялись краном. Все бледные. Сжались. Точно каждому из них ударили по голове. Спускают тросс в воду.

Ждет Нефедов. Отпустили канат братов. Легла глыба гранитная рядом, не погребает больше.

Дышит Нефедов глубоко, часто.

Ждет.

Долго, долго.

Час, день. Не может быть день. Час даже не может быть. А как сутки.

«Терпи, Нефедов. Жди! Не брыкайся!»

Но вдруг по шлему царапнуло концом тросса. Спустили значит.

«Теперь лови! Трудно?»

Очень трудно словить. Лежит Нефедов носом в ил, в гальку. Нельзя повернуться. Повернешься — свернешь шлем.

Ловчит Нефедов глазом в боковой иллюминатор.

«Ничего, что трудно. Ничего, что трещит шлем. Ничего, что трещит грудь. Лови, Нефедов. Не словишь, — Вася тебе!».

А конец тросса близко. По рубахе царапает, по шлему.

«Сигнал, Нефедов, скорей. Стоп!»

Опоздал. Далеко тросс… видит Нефедов. Не достать рукой. Соображает, куда подать: вправо, влево. Сигналит.

Перескочило!

Ничего. Еще сигналит: «назад!»

«Вот есть! Почти есть!»

Сигналит: есть!

Схватил.

Дышит часто.

«Теперь отдохни. Дыши, Нефедов. Отдышись. Харкни. Что? Кровь? Чорт с ним! Не думай. Потом подумаешь обо всем. Соображай! Тросс в руках.»

«Что будешь делать? Соображай, соображай, Нефедов. Где ломик? Ищи, ищи. Тут же он должен быть. В руках держал. Куда мог деться? Трудно найти ощупью? Ну, да, трудно! Ничего. Не сдавайся! Что тебе, впервой что ли? Шарь, шарь, где ломик?»

Ищет ломик Нефедов. Нашел. Сует под гранит. Идет ломик. Наполовину вошел. Больше чем на половину.

«Стой, Нефедов, не зарывайся! С тебя хватит! Теперь где тросс? Не упустил? Есть тросс!»

Обвязывает Нефедов троссом конец ломика. «Так, крепче! Крепче! Трудно? Ничего! Пускай трудно! Готово! Сигналь: пусть тянут. Не спеши Нефедов. Надо медленно. Ага, есть!» Услышали. Подалась глыба в сторону. Тянут.

Тихо было. Только ветер свистел в троссах. И тот стал тише. А люди молчали, слушали сигналы Нефедова. Работал кран.

Сигналит Нефедов:

Стоп!

Есть стоп!

Опять сует ломик: «Еще, еще глубже:

Стой, не зарывайся Нефедов. Еще сигналь!»

Опять тянут.

Еще подалась глыба.

Еще сует ломик Нефедов.

Еще сигналит.

Еще подалась.

Еще ломик.

Еще!

Еще!

Слушают сигналы Нефедова. Работает кран.

Устал Нефедов. Туманится в голове. «Терпи, Нефедов, терпи! Борись! А нет, — Вася тебе! Суй еще ломик! Немного осталось. Ага! Еще подалась? Теперь можешь поднять голову. Не торопись, Нефедов. Спокойней. Еще ломик! Так! Теперь можешь встать на колени. Теперь еще ломик!»

Нефедов работал без устали. Весь мокрый. Не то от нога, не то от воды. Не знал он: вода или пот: не до того ему было. А это вода набралась сквозь нарезку в шлеме. Плюхало в рубахе у Нефедова. Но он не чувствовал.

Уже немного осталось.

Подалась глыба. Совсем почти сдвинулась. «Радуйся, Нефедов! Теперь рукой выводи шланг. Так! Осторожнее, осторожнее! Не спи! Ты засыпаешь!»

«Радуйся же, Нефедов!»

«Еще секунда — и ты спасен! Сигналь, сигналь, чтобы подымали!»

Но руки обмякли. Нет сил. Все пропадает. Куда-то вниз…

Нефедов спит.

Не спит, а в обмороке.

Его вытащили.

Оказалось, что рубаха до половины полна водой. Шлем был смят почти в лепешку. Так что нос и усы придавило к стеклу иллюминатора. А иллюминатор треснул. Но Нефедов пришел в себя через час.

А брат его погиб. Его ударило иллюминатором об угол гранитины. Стекло разлетелось. И брата Нефедова задавило водой.

Через месяц Нефедов опять стал на работу. Но никогда не работал в двенадцатиболтовке. Теперь он признает только трехболтовый шлем. Правда, в нем курить неудобно. Его не свинчивают, когда водолаз отдохнуть поднимается. Открывают только иллюминатор.

Но теперь Нефедов всегда скручивает очень длинную папиросу. Когда его спросят, зачем такую?

Ответит:

— Затем, что зарок дал. На двенадцатиболтовке я больше не работник. Кончено! Вася! А этакой папиросой в иллюминатор затянуться способнее, и дыму в нутро ходу нет!

Мечтательному человеку водолазом работать — прямо беда. А Миша как раз мечтательный был. Ему здорово попадало, пока обучался. Того и гляди, из водолазов погонят. Дело в том, что под водой очень уж интересно. Особенно где-нибудь на юге. Например, в Черном море.

Миша как раз там и работал. В Одесском порту.

В Черном море не то, что в Балтийском.

Здесь на четвертой сажени уже ничего и не видно. А там тут только красота-то и начитается.

Раньше Миша все вдвоем со старшим водолазом спускался. Одного не пускали, — еще неопытен.

Спустятся. А Миша всем туловищем от работы отвернется и забудет про все на свете. Глазеет во все глаза.

А старший водолаз видит, что Миша задом к работе стоит, — цоп его за загривок да носом в то место, где работа, и тыкает, как котенка.

Потом Миша похитрей стал. Сделает вид, что к работе весь повернулся, а сам в боковой иллюминатор глядит, рот разиня. Только старший водолаз и эту мишину хитрость заметил.

— Дай, — думает, — я его проучу.

А на дне как раз раструб от пароходного вентилятора был, в роде трубки курительной, только куда побольше. Вот старшин водолаз взят этот раструб да и надел Мише на голову.

В-вох! Миша забарахтался. Понять не может. С чего это вдруг темно стало? Перепугался до смерти.

А старший схватил мишин сигнал и сигналит тревогу, чтобы подымали.

Не успел Миша в себя притти, как его наверх вытащили. Там глядят: водолаз водолазом, а на башке ведро не ведро — горшок не горшок, а чорт знает что такое.