Их сменил привезенный из южной Аравии виноград раз¬
ных сортов: «коровий глаз», «бутылочки», «кончики паль¬
цев Сукейны». Каждая гроздь едва умещалась на боль¬
шом серебряном блюде.
Из-за парчового полога доносилась приглушенная
мелодия. Когда Харун ар-Рашид закончил трапезу, мело¬
дия оборвалась. Кто-то заиграл па лютне и запел. Песня
была незнакомая и красивая. Морщинки на лбу халифа
стали разглаживаться.
— Кто это?—задал он вопрос и похвалил:—Да на¬
градит ее аллах! ХорошоI
— Карнафлэ-Каранфулэ, — проверещал из-за полога
шут Хусейн. — Звуки ее голоска-волоска подобны благо¬
уханию гвоздики! Если мой повелитель обнюхает, убе¬
дится самолично.
— Карнафлэ, говоришь? — переспросил Харун ар-
Рашид. — Прокляни тебя аллах, не припомню...
— Сам аллах не припомнит, мой повелитель! — про¬
должал дворцовый шут, не выходя из-за полога. — Это
новая рабыня. Ну и виноградинка, пальчики оближешь,
одно слово — гвоздичка! Будь я побогаче да покрасивей,
я б не промахнулся. Подарок первого престолонаслед¬
ника, да будут дни его веселы и беспечны! Пой, Карнафлэ,
пой! Ты нравишься халифу, ясная звездочка. И везет же
тебе, козочка! Эх, если бы я был на твоем месте! По¬
меньше бы доставалось мне пинков да затрещин.
Зал наполнился придворными. Увидев улыбку на лице
эмира правоверных, они захихикали.
— Я плачу, а бездельники смеются! — вознегодовал
птут Хусейн. — Смейтесь, джинны! И я буду смеяться с
вами. Шире раскрою пасть. Ха, ха, ха! Погодите! — при¬
грозил он. — Если захочет аллах, я тоже стану гвоздич¬
кой. Но только не арбузом с толстым нузом, как вы, нет,
нет! Я не хочу исчезнуть в ваших прожорливых желуд¬
ках. Там такая тьма, темней не придумаешь. Пой, Кар-
иафлэ, пой! Не бойся, журчащая водичка! Аллах оставит
меня таким, какой я есть. А вы, арбузы-карапузы, зарубите
себе на носу: горе тому, кто попадется мне на язык, Но
помните: дважды горе тому, кто не слушал моих побасенок.
Придворные дружно хохотали. Но вот улыбка, кри¬
вившая губы халифа, исчезла, и они мгновенно смолкли.
А он, почувствовав, как снова наваливаются сомнения и
страхи, подал знак рабу ниже склонить опахало. Не нуж¬
но, чтобы присутствующие видели выражение его лица.
Рабы, те, конечно, не в счет...
— Я рад подарку любимого сына! — проговорил он,
облегченно вздохнув за опахалом и тут же опять начи¬
ная сердиться. — Где Ибрагим аль-Мосули, да проклянет
его аллах?!
— Масрур еще не вернулся, — ответил эмир меджлиса
веселья, мучительно думая, что сделать, чтобы не воз¬
буждать гнев повелителя.
— Зовите лучших моих певиц, — распорядился Харун
ар-Рашпд, — и давайте скорей вина!
т
Глава XLIV
ВЕСЕЛЬЕ У ХАЛИФА
В замке Вечности насчитывалось две тысячи налож¬
ниц и триста певиц, готовых под звуки лютен, ребабов и
тамбуринов услаждать эмира правоверных. Для участия
в меджлисе веселья были отобраны лучшие из луч¬
ших.
По знаку эмира виночерпиев рабы внесли широкий
стол, уставленный хрустальными, золотыми и серебряными
кубками, филигранными кувшинами, наполненными кут-
раббульским вином, финиковым и абрикосовым напитками,
яблочным сидром, вином из меда и напитком из фрукто¬
вой патоки. Веселье началось. Каждый раз, когда слуги
наполняли кубки, певицы начинали новую мелодию.
Аккомпанировали им знаменитые музыканты Барсума и
Абу Закар.
Харун ар-Рашид пил мало.
— Чем сегодня нас порадует Абу Нувас? — спросил
он, когда эмир меджлиса веселья по его приказу пригла¬
сил стихотворцев войти в зал.
У поэтов всегда имелись в запасе непрочитанные сти¬
хотворения. Халиф милостиво выслушал четверостишие
Абу Нуваса, поблагодарил его и обратился к Мервану
ибн Абу Хафсе. Тот нараспев принялся читать касыду,
в которой восхвалялся эмир правоверных, порицались
визирь и аль-Аляви.
— Сегодня это не годится! — прервал его грозный
окрик. — Абуль Атахия, читай ты! В твоих стихах боль¬
ше чувства.
— Я? — переспросил поэт. — Но... но мои собратья по
перу сочиняют не хуже меня. О эмир правоверных, сти¬
хотворные строки — это не ядра катапульты, ими не за¬
бросаешь врага. Прав тот, кто сказал: стихи о любви —
.цветок распутства.
— Истинная поэзия всегда расцветает на ниве раз¬
врата! — воскликнул Харун ар-Рашид, оживляясь. —
Читай, тебе говорят!
— Ты приказываешь, я повинуюсь. Дай только вспо¬
мню... промямлил Абуль Атахия. Был тот редкий слу¬
чай, когда он опасался читать стихи.
На его счастье, дверь отворилась и в зал вошел Мас¬
рур. Внимание Харуна ар-Рашида немедленно обратилось
на палача.
— Так это ты, дурной запах из подмышек! — проры¬
чал он. — Где Ибрагим аль-Мосули? Почему я его не
вижу? Не сносить тебе головы на плечах!
— Певец возле твоих дверей, мой господин! — с гор¬
достью ответил Масрур. — Я привел его с того края света.
— Ах, привел! — воскликнул халиф, чувствуя, как
гнев отступает от него. — Пусть теперь побудет на этом
краю. Певицам полезно его присутствие.
Он пригласил вошедшего Ибрагима аль-Мосули са¬
диться и проговорил, обращаясь к нему:
— Мы рады видеть тебя, устаз! Извини, наши удо¬
вольствия ценятся выше твоего отдыха.
— Мы все рабы эмира правоверных! — произнес пе¬
вец с поклоном. — Призывая нас к себе, он оказывает
нам милость и честь.
— Послушай новую песню!
Повинуясь халифскому приказу, наставница певиц за¬
глянула за полог и, ласково назвав Карнафлэ золотой
птичкой, попросила спеть песню. Предупредительность ее
не была излишней: не ровен час, сладкоголосая рабыня
станет фавориткой!
— Ах, там Карнафлэ! — удовлетворенно протянул Иб¬
рагим аль-Мосули. — Я счастлив послушать ее в замке
Вечности! Редчайший голос. Такого нет ни у одной белой
женщины. Я сам его ставил. Слушать Карнафлэ — истин¬
ное удовольствие!
— Да, голос хорош! — согласился халиф. — А лица мы
еще не видели.
— О, лицо столь же прекрасно!
— Вот тебе раз! Ему все известно! — проверещал из-
за полога шут Хусейн.—Мой повелитель надеется, устаз—
рыбий глаз научил рабыню только пению и ничему друго¬
му. Красота ее, ее прелесть—это, как моя рубаха, милостью
аллаха!
Харун ар-Рашид, повеселев, подал знак эмиру виночер¬
пиев и, когда евнухи поднесли кубки, предложил:
— Выпей, певец! Не обращай внимания на Хусейна,
он проказник, у него острый язык.
— Острый язык? — донеслось из-за полога. — Так уж
привык! Вот тебе справедливость эмира, властителя мира:
мне подбросил красную фразу, а чашу доброго винца —
устазу! И все же он прав: у кого язык острый, тому не
нужно вина ни наперстка. Для чего пьют людишки? Что¬
бы расшевелить умишко, когда умишка дано не слишком.
— Ах ты, пьяная отрыжка! Негодная подставка для
ночного горшка! — пробормотал халиф. — Одурел ты,
кажется? Что за глупый вопрос: для чего пьют людишки?
Чтобы расшевелить умишко, когда... не слишком... Уж не
намекаешь ли ты?
— Никак нет, мой повелитель! — отозвался Хусейн, об¬
ладавший редкостным слухом. — Я и сам пьян, хоть пуст
мой стакан. Пьян всегда и повсюду и таким всю жизнь
буду! Болтаю, что заблагорассудится, и каждое слово сбу¬
дется. Прости за резкую фразу, она относилась к устазу.
— О эмир правоверных, он прав! — поддержал шута
Ибрагим-аль-Мосули.
