– Ну так я слушаю вас.
Позволение было получено столь неожиданно, что Магда растерялась.
– Видите ли, госпожа Браун, вы не понимаете той простой истины, что всю жизнь вы должны посвятить сотворению из Гитлера вождя, кумира, причем не только своего, но и всей германской нации. Да-да, вы, как самый близкий ему человек, должны служить сотворению Гитлера-фюрера, Гитлера-легенды, Гитлера – отца нации. Как служим этому мы с моим Геббельсом. – Она так и сказала тогда: «мы с моим Геббельсом».
– И вы – тоже?
– Неужели не заметили?
– Но почему я не могу мечтать об обычном человеческом счастье?
– Да потому, что в известном отношении Гитлер не просто человек, он непостижим, до него не дотянешься[7]. Его достоинства и недостатки, его величие и даже низменность его чувств – если уж кому-то никак не обойтись без подобного определения – нельзя измерять привычными земными мерками, оценивать примитивными обывательскими критериями.
Прежде чем что-либо ответить, Ева задумалась: а приходило ли ей в голову подчинять свою жизнь сотворению из Гитлера кумира нации, фюрера рейха?
– Кажется, я начинаю понемногу понимать это. – Ева все еще чувствовала себя тогда довольно скверно. Большую часть дня пребывала в постели, наблюдая в окно, как зеленеет весенний лес на склонах ближайшей горы и как отцветает куст какой-то дикой поросли, тянущейся к ее стеклу, словно райский куст возненавиденной ею жизни. – Однако признаюсь, что дается мне это понимание с трудом.
– Не сомневаюсь. А все потому, что до сих пор вы воспринимали фюрера только как мужчину. Ясное дело, без этого не обойтись, – мяла Магда в руках какую-то коробочку с подарком, который так и забыла вручить Еве. Костлявая, с выцветшим безликим лицом и угасшими глазами, едва виднеющимися из-за отвисших темно-коричневых мешочков под ними, Магда особого фурора в глазах окружающих не производила. А вот словом зажигать умела. Чем была под стать «своему Геббельсу». – Короля играет окружение. Не моя это прихоть. Не я выдумала. Так было всегда. И вы, фрейлейн Браун, вы первая, кто должен задавать тон в сотворении королевского величия на исторической сцене Третьего рейха. Мужчиной Адольф Гитлер может оставаться для вас только в постели. Но и там вы обязаны – уж извините за женскую откровенность и бесстыжесть – вести себя, как подобает, находясь в ложе императора.
– Об этом со мной еще никто не говорил, – обескураживающе призналась Ева. – Вообще на подобные темы.
– Не удивляйтесь, не решались. Над вами – спасительная тень величия фюрера, – почти строевым шагом прошлась у ее койки Магда Геббельс. – Жаль, что вы все еще не постигли этого.
– Вести себя в постели, как императрица, – пожалуй, единственное, что мне под силу, – не без горькой иронии заметила тогда Ева. – Но трудность заключается в том, что я хочу заставить себя почувствовать, что ложе, которое делю, в самом деле является ложем императора. И что оно освящено браком и любовью.
Рассмеялась Магда Геббельс коротко и зло.
– А кому и когда приходилось видеть императорское ложе, освященное браком и любовью, да к тому же недоступное для наложниц? – въедливо поинтересовалась она. – В каких таких историях каких миров вам удалось вычитать нечто подобное, моя милая? Если ложа императоров и были чем-то освящены, то лишь потом и слезами фрейлин, любовниц-аристократок и рабынь. Потом и слезами наложниц, фрейлейн Браун, – вот чем будет свято ваше ложе. И если вы до сих пор не способны подчинить себя этой жестокой неминуемости, то вам лучше отойти в тень, раствориться в толпе других женщин, исчезнуть из жизни фюрера, жизни рейха, а возможно, и своей собственной. – Магда подошла к окну и повела рукой по тому месту на стекле, к которому прикасалась ветка куста.
Ева приподнялась и наблюдала за ее поведением с трепетом девчушки, пред очи которой неожиданно явилась мудрая фея.
«Рейхсналожница» и сама не раз думала приблизительно о том же, о чем говорила сейчас Магда Геббельс, однако у нее это не оформлялось в такие жесткие суждения. Очевидно, она действительно не способна была прийти к той мысли, к тому пониманию ситуации, своей роли, к каким безоглядно подводила ее сейчас Магда.
– И все же боюсь, что у меня так не получится, – несмело молвила Ева. – При том, что я понимаю – в ваших словах кроется глубокий смысл…
– Тогда уходи! – резко бросила фрау Геббельс, стоя к ней вполоборота. – Подготовить тебе еще одну порцию снотворного? – решительно перешла она на «ты», и это сразу насторожило и смутило Браун. – Но такого, что никакие врачи спасти тебя не сумеют. Чтобы уж уходить, так уходить.
– Если понадобится, я позабочусь об этом сама.
– Сомневаюсь. Опыт показывает, что ты не в состоянии сделать решительные выводы из всего, что тебя окружает. Не способна понять, что если ты настоящая германка, если ты патриотка рейха – то должна подчинять свои личные интересы, не говоря уже о капризах, интересам Германии.
Ева растерянно молчала. Когда речь заходила об «интересах Германии», она предпочитала умолкать. К тому же Магда оказалась значительно тверже и бессердечнее, чем она предполагала.
Повернувшись к ней лицом, фрау Геббельс по-наполеоновски сложила руки на груди и молча смотрела на сидящую в постели Браун – растерянную, буквально раздавленную, и словно бы действительно ожидала, что та согласится на еще одну убийственную дозу снотворного. Но это уже было выше ее сил.
– Так вот, запомните, фрейлейн Браун, – вновь великодушно перешла Магда на «вы», – больше вы никогда не должны предпринимать ничего такого, что хоть в какой-то степени могло бы исказить образ вождя нашей партии.
– Исказить образ вождя? – машинально произнесла Ева.
– Никогда, если только вы действительно с нами, с теми, кто до конца готов идти за фюрером, отстаивая идеи национал-социализма, идеи Третьего рейха.
– Но я верю фюреру. Верю, как никто иной, – Ева молвила эти слова не из страха перед женой главного идеолога империи. Просто это была святая правда.
За время их знакомства отношение Браун к идеям Гитлера претерпело несколько изменений. Вначале она относилась к его бесконечным рассуждениям о чистоте расы, Великих Посвященных, чаше Грааля и всему прочему, как к забавным фантазиям чудака, которые великодушно прощала ему. Затем эти его бредни начали основательно раздражать ее, но Ева мужественно мирилась с ними, понимая, что постепенно они захватывают тысячи сторонников фюрера, а следовательно, позволяют ему создавать новую партию и делать политическую карьеру. А против карьеры Адольфа она никогда не возражала.
И лишь в последнее время она понемногу подпадала под гипноз его идей, речей, увлечений, постепенно соглашалась с тем, что Германии в самом деле нужно жизненное пространство, которое можно добыть только военными победами. И что очищение от евреев – это очищение от индивидуумов, недостойных пользоваться благами граждан рейха. И что поголовное истребление цыган – вовсе не убийство, а всего лишь санитарная чистка общества. И со многим другим.
– Как никто иной? Что же, возможно, это главное, чего я добивалась от вас, – заметила Магда. – Мне остается лишь поверить, что слова эти сказаны вами искренне.
– Можете не сомневаться.
– Не хотелось бы, фрейлейн Браун, не хотелось. Мне давно следовало поговорить с вами. Уж кто-кто, а мы с вами, жены и… впрочем… должны понимать друг друга. И доверять. Мне почему-то кажется, что в нашей судьбе много общего, – с лукавой хитрецой улыбнулась Геббельс. – Не столько в прошлом, сколько, возможно, в будущем. Да-да, в будущем. Поэтому не осуждаю ваши попытки покончить жизнь самоубийством. Надеясь при этом, что они были серьезными, а не игрой на нервах.
– Мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из близких мне прибегал когда-нибудь к подобной «игре на нервах», – обиженно заметила Ева. Но Магда не слушала ее.
– Я почему завела разговор об этом? Да потому, что не раз прикидывала: а смогла бы я уйти из жизни по своей воле?
