— Ты позвони в госпиталь, что я улетел к себе, — сказал ему Курашев уже с лестницы.

Майор пообещал.

— Да, да, конечно…

А еще через четыре часа Курашев шел по своему аэродрому домой.

Потом он часто вспоминал, как он шел домой. Свободный от всяческих обязанностей и обязательств, словно он уже отслужил свое и у него сохранилось достаточно сил, чтобы чувствовать себя молодым. Он шел вдоль аэродрома, мимо спящих домиков техсостава, за огородами, потом мимо гостиницы, где жил сейчас генерал Волков. Он шел и представлял себе лицо жены и мальчишек и хотел прийти как можно скорее. И если он не бежал, то лишь оттого, что не догадался.

Он поднялся на свой этаж, и дверь открылась прежде, чем он коснулся ее. На пороге стояла жена. Почему-то он не смог глядеть на нее. Он шагнул в сумрак прихожей уже с закрытыми глазами и чувствовал, как родное милое тело прильнуло к нему.

Курашев опомнился только посередине комнаты. Жена была у него в объятиях, и он ласкал кончиками пальцев ее лицо. Она плакала, а он молчал…

Он чувствовал, что мог бы лететь. Но вряд ли его сейчас вызовут. И он сказал:

— Пока меня никто не тронет. Давай уедем сейчас.

Сначала она не поняла, как это — «уедем». Но потом догадалась:

— Но ведь дети на улице.

— Пойди к Жанне, скажи ей. А мы поедем. Я ведь давно обещал взять тебя на рыбалку. Теперь поедем…

Она не медлила, но и не торопилась. Она одевалась, приводила волосы в порядок, так же как всегда.

Через десять минут они выезжали со двора. Он сам вел мотоцикл, а она, в тужурке и в брюках, сидела в коляске, хотя ей больше хотелось сидеть на заднем сиденье, чтобы ощущать его руками и грудью, вдыхать его запах.

Он тихо вел машину по широкой щебенчатой дороге, и за ними клубилась невысокими клубами красноватая пыль.

Может быть, оттого, что по бокам дороги не было настоящего леса, а росли только жидкие северные березки и еще что-то с тяжелой темной зеленью, оттого, что впереди не высилось ни гор, ни больших строений, а над дорогой, над их головами полыхало бесконечное, без единого облачка небо, Стеше было как-то не по себе.

Потом Курашев свернул влево. Переваливаясь в ямах и объезжая кочки и корневища, мотоцикл ехал по узенькой, очевидно пробитой мотоциклами же, дорожке. Стеша оглянулась. Насыпь шоссе косо уходила вправо, и на шоссе, насколько успела увидеть она, никого не было.

Сначала они ехали через низину, потом начали подниматься, и теперь показались кусты. Они становились все гуще и гуще, и кое-где уже возвышались деревья, очень ветвистые, с темными стволами. Некоторое время они ехали вдоль склона горы, которой она не видела с шоссе. Пахло сырой хвоей и землей. Порхали какие-то птицы. Она не знала ни птиц, ни названий деревьев, хотя прожила здесь уже более шести лет. И запах леса был для нее незнакомым, чужим. Ей казалось, что пахнет талым снегом. Все это ничем не напоминало ей тот лес, те запахи, тех птиц, которые она знала в центре России.

Она впервые отъехала от поселка так далеко, хотя давно ей хотелось этого. Она не высказывала мужу этого своего желания, он сам несколько раз обещал ей. И она думала, что когда он ездит на рыбалку, то именно рыбалка — чисто мужское занятие — тянула его сюда. А теперь она поняла — не только рыбалка, а и этот лес.

Ей хотелось, чтобы дорога кончилась и она смогла бы увидеть Курашева.

Он еще раз свернул налево. Они пересекли небольшую полянку, проехали через почти сплошные заросли кустарника, ей пришлось даже закрыть лицо полой тужурки.

— Ну вот, мы приехали, — сказал Курашев.

Мотоцикл остановился и смолк. Она открыла лицо.

В двух метрах от мотоцикла был обрыв. Местами его покрывали оползни, кое-где островками торчали кусты и росла высокая трава. От самого подножия обрыва начинался галечный плес, огибая который текла быстрая, со светлой водой река. И был слышен звонкий шорох ее течения.

Курашев достал из багажника узел. Он сказал, указывая рукой вниз, на плес:

— Видишь кострища? Это мои. Иные ездят ниже, иные выше бывают. Я же — здесь.

— Куда она течет? — спросила Стеша. — Я не понимаю, куда здесь можно течь!

— В океан, — сказал он. — Пойдем.

Держа в одной руке узел, другой он обнял ее за спину, собираясь увлечь за собой. Но она повернулась и чуть уперлась ладонями в его грудь.

— Подожди. Я хочу посмотреть на тебя…

У них у обоих были светлые серые глаза. И волосы были у обоих одинаковые, непонятного цвета — и не темные и не светлые.

Она смотрела снизу на него, точно впервые видела. Когда-то, давно-давно, после того как они поженились, она увидела его в шлеме. Летал он тогда на МиГ-15, и не здесь, а в низовьях Волги. Тогда случилось ЧП. Что-то произошло с его МиГом. Его сажали, а жили они рядом, в трех минутах хода от аэродрома, в степи, в щитовом домике. И она прибежала тогда прямо на взлетно-посадочную полосу. Когда он выбирался из кабины, она стояла у крыла и видела его в ту минуту. Наверное, оттого, что она была девчонкой еще, он показался ей прекрасным. Рыцарь неба. В шлеме. Потом острота этого впечатления немного сгладилась. Но какое-то возникало порой чувство, сознание, тревога или все это вместе, что она его совершенно не знает. И еще, что он настоящий, а значит, и красивый — не тот, который бывал с нею, с детьми, который собирался на рыбалку и возился во дворе с мотоциклом, а другой — рыцарь неба. Она допускала это, это ее беспокоило, подстегивало ее чувства, это было хорошо, когда она была двадцатилетней. Но теперь это ей мешало, словно между ним и ею была еще последняя, непреодолимая стена.

Она, чуть-чуть откинув голову, смотрела ему в лицо спокойно и строго. Она поняла, что он такой, как сейчас, — высокий, с узким лицом, на котором прочно утвердился крылатый нос и рот с узкими обветренными губами и крупными складками в углах, со светлыми глазами, которые сейчас таили в себе пережитое им, — он и есть настоящий, близкий ей навсегда человек. Стеше сделалось спокойно и хорошо, точно она кого-то победила. И она улыбнулась, продолжая все еще глядеть на него.

— Ты что? — спросил он.

А ей показалось, что он знает все, что она сейчас думала.

— Давно хотела спросить тебя, — ответила Стеша, протянув руку и пальцами коснувшись складки возле его губ, — о чем ты думаешь, когда летишь и когда опасно лететь? Не после, когда сядешь, а там, высоко в небе…

Он посмотрел поверх ее головы. Потом сказал:

— Там некогда думать. Так, мелочи, обрывки всякие…

— Нет, я не верю, — произнесла она, подумав. — Ладно. Пойдем. Ты же хотел к реке?

— Да. Я тебе говорил. Я всегда приезжаю сюда.

Она пошла первая и первая ступила на гальку речного плеса. Потом с узлом из плащ-палатки спустился и он вслед за ней. Шел он сзади ровно и тяжело, и шум его шагов заглушал и ее шаги, и шелест реки.

Метрах в десяти от воды она остановилась: здесь было кострище и возле него лежала коряга. А река была широкая и шумела. Маленькие буруны кипели подле ее ног. Дно, видимо, полого уходило вниз. Время от времени обнажались макушки камней. В противоположный берег вода била сильнее, и то тут, то там крутой берег был подмыт, и в его зеленом покрове обнажалась темная земля, а некоторые деревья и кусты росли будто из воды.

— Скажи: она всегда такая — эта река? У нее есть имя?

— Имя? — переспросил он издали. Она оглянулась, он сидел на корточках перед развязанным узлом. — Есть. Подкаменка это.

Он поднялся и пошел к зарослям. Она смотрела, как он шел. Рукава его были засучены, в руке он держал топорик.

Он вернулся через некоторое время с сучьями для костра. Они вместе развели костер. Стеша поднялась, а он еще что-то делал у костра и вдруг сказал:

— Осенью река всегда такая. А потом будет маленькой. — Он помолчал, продолжая свое дело. Потом сказал снова: — Я сейчас поймаю большую рыбу.

Он сходил к вещам, погремел там чем-то, потом пришел, держа в руках снасть. Она ничего не понимала в этом.