Я никуда не ехал, просто сидел в тишине, осознавая утрату.

Этим вечером я вернулся в мою двухместную спальню один. На следующий день я разговаривал с обеими дочерьми, но они уже были на шесть с половиной тысяч километров отдалены от меня. Их голоса и слова по телефону не заполняли ту пустоту, которую я чувствовал. Эта пустота никуда не уходила; вы просто перемещаете её куда-то в другое место в вашей голове.

Неделю спустя в кафетерии клиники Мейо я стоял в очереди, выбирая себе напиток. Вдруг я увидел коробки с шоколадным молоком. Часто по воскресеньям моя старшая дочь приезжала работать со мной и мы пили с ней это шоколадное молоко. В этот раз я видел шоколадное молоко, но когда я поворачивался, дочери там не было. Я стоял словно оглушённый.

Даже не знаю тогда, как я попал домой. Я зашёл в их комнату, оставленную так будто они скоро должны придти — и начал плакать. И плакал до тех пор пока не уснул. Проснулся я на полу между их пустых кроватей: мой пейджер сходил с ума. Мне нужно было осмотреть пациента.

Во время депрессии, которая последовала после этого, всё белое стало серым, и ничего больше не приносило радости. Вокруг были люди, друзья. Все они хотели хоть чем-то помочь, но я перестал слушать их. Телевизор успокаивал меня, а пицца из микроволновки согревала. Я прекратил занятия фехтованием, на которые я ходил дважды в неделю. Но работа всё же немного отвлекала. Я слушал пациентов с повышенным интересом и спрашивал о том, как они себя чувствовали. Многие из моих пациентов с ожирением жили с каждодневной болью, не только от своих физических недугов, но и от дискриминации, чувства вины и отсутствия самоуважения. Моё чувство чужой боли было настолько велико, что я стал чувствовать себя гораздо ближе к своим пациентам.

Когда я не принимал пациентов, я сидел в лаборатории, тщательно изучая данные исследований. Как будто спрятанная там правда могла решить все мои проблемы. Работа стала безопасным местом; пациенты с утра, лаборатория после обеда, а иногда и весь вечер. Мой рабочий стол с беговой дорожкой стоял без дела, я никогда его не включал.

Я знаю, что я был ужасным отцом, потому что мои дети были отдалены от меня. Знаю, что они нуждаются во мне также как и я в них. И я начал ежемесячно посещать Лондон. Я был счастлив во время этих поездок, а затем умирал снова.

Я начал сидеть больше, моя грусть становилась всё глубже. И чем грустнее я становился, тем больше ел. Так как работа стала моей отдушиной, я начал воспринимать мое кресло, как безопасное место. Моё докторское кресло стало местом исцеления людей, в котором другим людям становилось лучше. Мой лабораторный стул стал местом для того, чтобы обнаружить новые вселенные — как будто я мог туда убежать. Моё домашнее кресло стало местом для еды, просмотра телевизора, учёбы и сна. В итоге я начал набирать вес.

Потом я открыл для себя банановый ликёр. Я люблю вкус банана. Моим рекордом была половина бутылки за вечер. Я опустился настолько, насколько мог себе это позволить. Если жизнь это путешествие, то я потерял нужное направление.

Когда первый раз я записался на прием к психиатру, я его отменил. Второй раз я просидел полчаса в приёмной и ушёл. В третий раз я всё-таки попал на стул пациента.

«Зачем вы здесь?», — спросил психиатр. Доктор К был моего возраста. Её пристальный взгляд был похож на взгляд механика, который точно знает, что это шумит у вас под сиденьем. «Вы можете сказать мне», — сказала она. «Я ужасный отец», — ответил я.

Моя депрессия стала походить на тяжёлое одеяло, которое опускало меня на стул. Я прекратил занятия фехтованием, правильно питаться, посещать музеи, концерты и театры. Чувствовал себя не в своей тарелке, посещая различные профессиональные мероприятия. Я был один без супруги — они все это знали. Я не мог играть с детьми, потому что их здесь не было. Я не заставлял себя сидеть, это было симптомом моего отчаяния. Я всё больше сидел и всё больше толстел.

Этот период, который я назвал «печальное сидение», бывает у многих. Не зависимо от того, насколько вам будет трудно, в этих условиях встать — первый шаг к исцелению. Ежедневные прогулки даже хотя бы в течение получаса используются как средство предупреждения депрессии.[64] Для людей с депрессией характерен симптом, называемый ангидония, который означает потерю интереса ко всему. В таком состоянии стул является убежищем для грусти и печали. У одного из пяти американцев когда-либо была депрессия. Стул стал своеобразным храмом депрессии.

Во время моего четвертого посещения доктор К произнесла: «Вы мне расскажете, как вы собрались выходить из вашего положения или просто возьмёте таблетки? Я не считаю, что вы нуждаетесь в стационарном лечении.» Она дала мне дневник учёта физической активности, я должен был записывать туда одну позитивную вещь каждый день, которую я делал для себя — работа, телевизор и пицца не считаются. Этим вечером я поехал в Минниаполис на занятия фехтованием. Больше всего нравилось то, что никто из фехтовальщиков не знал о ситуации в моей семье. Я был не в форме и проигрывал восьмилетним ребятам.

Но есть ещё один аспект печального сидения, который гораздо коварнее. Если прогулка позволяет избавиться от депрессии, может ли сидение быть причиной этого состояния?

Что происходит с мозгом во время сидения, которое может сделать нас печальными и ввести в состояние депрессии?[65] А пока большая часть научной информации поступала к нам от обездвиженных крыс. Когда вы вынуждаете крысу быть бездействующей, ее мышцы задействуются в меньшей степени потому, что они не стимулируются. У людей снижение активности мышц вызывает уменьшение той части мозга, которая делает вас активными(Мозг походит на мышцу — если вы не используете его, он сжимается — прим. автора). Уменьшенный центр двигательной активности мозга посылает всё меньше сигналов к осуществлению движения. В итоге вы двигаетесь ещё меньше. Центр деятельности мозга сжимается ещё больше. И этот цикл повторяется. Именно так ваш мозг приспосабливается к сидячему образу жизни. Если стул обольщает человека, его мышцы чувствуют это и его мозг перестраивается — он становится всё более подавленным и вялым. Люди, которые сидят, непрерывно, приспосабливаются чтобы сидеть ещё больше…и стать ещё более подавленными.

Посмотрим что происходит, когда вы прерываете печальный цикл сидения и берёте отпуск; вы лучше высыпаетесь, имеете больше(будем надеяться) сексуального опыта, возможно едите больше, но также и чаще двигаетесь. Каникулы — временное избавление от власти стула. Наука поддерживает это: активное тело порождает активный мозг. Когда люди, которые ранее долго сидели, начинают больше гулять пешком, они чувствуют себя лучше, более яркими, более активными и более умными. Это позволяет сделать вывод, что двигательная активность связана в мозге с ощущением себя более счастливым. Печальное сидение может быть полностью преодолено. И для того чтобы разорвать этот порочный круг вы должны встать.

За эти годы наша NEAT-команда из Мейо провела консультирования по освобождению от стульев для бесчисленного количества корпораций. Самая общая жалоба, которую мы слышали, было не о плате или времени, а о стрессе и напряжении. Стресс проявляется во многих формах, от балансирования между работой и детьми, обеспеченности доходом и напряжённых отношений на работе(например, с ужасным начальником).

Есть основание полагать, что любой стресс — плохо. Это не так.[66]Стресс(напряжение) — естественная защитная реакция организма. Если вы не подвержены стрессу когда саблезубый тигр бросается на вас, то вы станете для него кормом! Что не так с нашим современным стилем жизни так это то, как мы поступаем во время стресса. В 99,9 % случаев мы не встаем и не бежим в ответ на стресс. Мы сидим и едим! Напряжение (стресс) — одна из наиболее распространенных причин, с помощью которой пациенты оправдывают лишнее потребление еды. Хотя фактические стресс-факторы: суета, «давление» и одиночество — обычные примеры.[67]