Бим предупредил отца, что не будет загружать нас работой, приберегая нас на следующий сезон. Мы должны быть, так сказать, внештатными. Все это, конечно, нас мало устраивало, но делать было нечего, положение повсюду оставалось очень сложным и неопределенным.

Программу цирка составили с большим вкусом. Она была неболъшая, но крепкая и доходила до публики. В труппу входил прекрасный наездник Баренко, очень искусные акробаты Брусио и Маджио, гладиаторы-акробаты Аполлонос, танцоры-акробаты Мизгуэт и Максли, упражнение на кольцах — труппа Цапа, «мертвая точка» — Шерай, лошади Дратянкина, плясунья на канате негритянка Техас-Хети, наездница Анета Аберг, клоуны Брасо и Фриц.

Очень талантливым артистом был клоун Фриц. Он был хороший прыгун и редкостный комик. К сожалению, только два-три из его антре можно действительно назвать первоклассными. В других антре он работал уже гораздо слабее. В жизни это был человек ракамболевских похождений. Артист на манеже, он вне манежа, казалось,, собрал в себе все хулиганские выходки того времени.

В цирке, кроме всех мною перечисленных артистов, работала еще труппа –арабов. Программу заканчивали Бим и Бом — И. С. Радунский и М. А. Станевский. Они создали совершенно новый жанр в цирке. Опыт большого пройденного пути и внутренняя культура создали неповторимую пару Бим-Бома. Многие пытались их копировать, но это всегда было лишь жалкой потугой. Я с большим вниманием следил за их работой. Из всех музыкальных клоунов, которых мне приходилось видеть, я считаю их лучшими. Вся работа их была построена на разговоре, музыке и пении. Бом обладал очень приятным голосом. Ему не раз предлагали перейти в оперетту. Выходил он на арену в черном смокинге, чуть-чуть шаржированном (например, нарочно заказывал себе брюки короче обычного). Он первый начал носить цветные парики — фиолетовый, зеленый, красный и носки в цвет парика. Был он симпатично-смешон, прекрасно смеялся и плакал. Номер свой они планировали так: выходили с репризой, потом шла музыка, давали злободневную репризу, опять музыку и кончали куплетами на злободневные темы. Иногда в середине номера Бом пел с огромным успехом комический романс. Исполняемый ими куплет «Труба и барабан» вошел в репертуар огромного числа цирковых и эстрадных артистов, и его исполняют и до сих пор.

В те годы номеров с арены цирка не объявляли, но достаточно было оркестру заиграть для выхода Бим-Бома, и публика шумно приветствовала их.

Трудно было стать «любимцем публики», но раз уже любовь ее была завоевана, то публика горячо принимала отмеченных ею артистов. У Бим-Бома весь репертуар был подобран и сделан на редкость талантливо, с большим вкусом и артистическим тактом.

14 ноября в их бенефис цены были бешено подняты, но цирк тем не менее переполнен до отказа, арена завалена цветами и ценными подарками.

Репертуаром они располагали очень обширным, всего его не передашь и не перескажешь. Я остановлюсь только на нескольких номерах.

Приведу куплеты, которые они распевали на манеже про французский и русский язык.

БИМ. Что француз нам ни взболтнет, выйдет деликатно.

БОМ. Ну, а русский как загнет, берегись, понятно.

БИМ: По-французски — ле савон, БОМ: А по-русски — мыло.

У французов — миль пардон, А у русских — в рыло.

По французскому — рояль, А у нас — гармошка.

У французов — этуаль, А у нас — Матрешка.

У французов — все салат, А у нас — закуска.

По-французски — променад, А у нас — кутузка.

У французов — редерер, А у нас — присядка.

По-французски — «шмен-де-фер» А у нас — накладка.

По-французски — сосьете, А по-русски — шайка.

У французов — либерте, А у нас — нагайка.

У французов — все фромаж, А У нас — бутылка.

По-французски — ле вояж, А по-руссски — ссылка.

По-французски — диллетант, А у нас — любитель.

У французов — интендант, А у нас — грабитель.

В своем роде любопытны были патриотические куплеты, написанные поэтом Славянским, который впоследствии пытался подражать Бим-Бому. Бом выходил загримированный турецким султаном с шарманкой и обезьянкой и пел эти куплеты, начинавшиеся словами:

Я султаном смирным был,

На Босфоре мирно жил.

Как я упомянул выше, многие пытались копировать Бим-Бома, но никто из подражателей не был так талантлив, как они сами. Скажу, между прочим, о скверной цирковой традиции — подражании. Достаточно было появиться на арене какому-нибудь новому номеру, приему или жанру и его разновидности, как моментально его подхватывали, начинали имитировать и затаскивали до того, что потом уже и талантливый создатель новшества не имел того успеха, который справедливо заслужил. А сколько творческих мук переживал талантливый цирковой артист, обдумывая свою работу, новый номер или прием. Ведь помощи ниоткуда он не получал, все им придумывалось и выполнялось самостоятельно. А добьется артист совершенного исполнения после многих месяцев работы и тренировки, посылает предложение дирекции, — дирекция отвечает, что у нее этот номер уже исполняет такой-то артист, совершенно не признавая преимущественных прав автора на исполнение созданного им номера

Как только закончили работать Бим-Бом, цирк стал готовиться к гастроли Анатолия Дурова. На одной из репетиций выяснилось с большей определенностью наше положение. Вот запись отца от 13 ноября: «На репетиции мальчики поразили всех акробатов своим трюком — поворачиваться. Старик Фиоки и Гавана поразились комбинацией и красотой трюка. Под этим впечатлением Радунский предложил на пробу отработать в воскресенье днем».

Нас с Костей огорчило предложение отработать днем. Наш номер был не хуже номеров других акробатов, получавших в цирке большое жалованье. К общей радости нашей семьи работа наша прошла очень удачно. Нас смотрела вся труппа, явилась даже вторая жена Саламонского. Отец пишет: «Дебют мальчиков прошел очень хорошо. Бим — Радунский выразил удовольствие по поводу дебюта». Но одни похвальные отзывы нас с Костей не устраивали. Работая у Труцци в Риге или у Альберта Сура, мы занимали определенное самостоятельное положение. Труцци никому не давал гулять и всегда говорил, что ему нужны маленькие артисты столько же, сколько и большие. Здесь же в Москве все было по-иному. Программа составлялась только из номеров артистов, уже имевших имя.

Наш дебют с отцом состоялся 21 ноября. По совету Бома — Станевского, мы выбрали антре «Стаканы». Разговора в этом антре почти нет. Я проделываю ряд за рядом несколько сальто, каждый раз вынимая из кармана стаканы с пивом. Последний раз я вытаскиваю из кармана большую кружку с пивом, а после нее маленький аэроплан. Антре почти без слов прошло у нас хорошо. Но я опять не был доволен. Пробовал говорить с отцом, он отвечал одно: «Теперь не время. Кроме того, тебе скоро призываться. Нужно все терпеть».

Как-то поставили меня одного с репризой к наезднице, я взял и прочел в репризе «ются». Публика мне много аплодировала. Я опять начал уговаривать отца, просил его выступать с разговорными репризами, но он стоял на своем: не надо с этим спешить.

Через несколько дней меня увидел в репризе Бом. После номера он сказал мне, что говорить не нужно, а лучше делать репризы гимнастические. Это меня навело на мысль, что наша администрация не любила, когда клоуны говорят.

27 ноября 1914 года отец записывает: «Из-за «ются», которые Митя читал ежедневно, местный пристав создал целый инцидент, чуть не дошедший до протокола, от которого удержал мой довод». Отец заметил приставу, «что у начальства протокол вместо нашего порицания вызовет вопрос, почему он не запретил стихотворения сразу, а только через восемь-десять дней?» При помощи администратора Сазонова удалось пристава уломать, и инцидент оказался исчерпанным.