Любопытны были нищие с птицами. Держишь в руках монетку, маленькая птичка подлетит, вынет у тебя из пальцев мотету и отнесет ее нищему, затем сейчас же летит обратно за другой монетой.

Так птица собирает для своего хозяина милостыню.

Интересна была стража в старом городе. На стражниках-умзбеках мундиры времен Скобелева, одеты они неряшливо, часто босы. На спине ружья времен чуть ли не екатерининских. Стража эта составляла, войско эмира бухарского.

14 марта пришло письмо с известием о смерти бабки, матери отца. Отец очень любил мать. В записной книжке он отмечает: «Несчастный день в моей жизни. Получил письмо с траурным извещением о кончине 28 февраля дорогой, незабвенной нашей старушки-матери. Редко, когда так грустно проводил антре, как сегодня. Из всех стараний замаскировать свое грустное настроение ничего не вышло. Прямо всю душу выматывает. Какое тут антре в голову полезет».

В Ташкенте же произошло и радостное событие в жизни отца: он встретил своего учителя и друга Макса Высокинского. Из рассказов Макса мы узнали, что за время их разлуки он пережил многое. Пробовал держать свой цирк и кончил тем, что скопил денег и открыл, как тогда говорили, синематограф. С этим синематографом он разъезжал по Закаспийскому краю. Макс часто приходил к нам в гости и произвел на меня чарующее впечатление.

Никогда не забуду, как взволнован он был, когда первый раз попал к нам в цирк. Мы сидели с ним в ложе, он дрожал, следя за программой, а когда вышли на арену отец и Бернардо, на его глазах были слезы. В антракте он. пошел к отцу в уборную, хвалил его, расцеловал и заплакал: «Ай да Сережа! Куда уж мне. Вот здорово!»

Говорил, что такого состава труппы он не видел, да и не мечтал, чтобы цирк мог так пойти вперед. Искренности его мы могли поверить, так как был он человек прямой. Большинство артистов труппы попрежнему было от Чинизелли. Несмотря на это, цирк был наполовину пуст. Макс объявил, что сейчас время неудачное, что если бы такая труппа работала в Ташкенте в августе и сентябре, то все представления шли бы с аншлагом. Он по собственному опыту знал, что, после пасхи надо два месяца отдыхать и никуда с кино не ездить, так как сборов все равно не будет. Сам он работал в Ташкенте каждый год только три первых пасхальных дня. В эти дни он давал до пятнадцати сеансов по сорок пять минут каждый с перерывами в пятнадцать минут.

Макс советовал непременно построить цирк на ярмарке. Это была большая ярмарка края, продолжалась она всего три дня. На ней, обычно работало штук десять балаганов и три-четыре цирка. Макс говорил, что, построив цирк на ярмарке, надо давать сеансовые представления.

Соболевский его не послушал, и сам потом горько жалел об этом, когда увидел колоссальность ярмарки и успешность работы на ней балаганов и цирков.

Ярмарка действительно была грандиозная. Площадь ярмарки, находившуюся за городом, нельзя было окинуть взглядом. Казалось, ей нет конца. Повсюду стояли груженые товарами арбы, запряженные мелкими туркестанскими лошадьми, ослами, верблюдами. Скот стоял целыми гуртами. Хлопок, ковры, материи, фрукты — все шло вперемежку. Ковры расстилались прямо на земле; по ним проходили лошади и люди. Это делалось для того, чтобы сбить с ковров лишний ворс. Уверяли, что тогда ковры ценятся дороже.

Рядами шли на ярмарке чай-хане, увешанные клетками с перепелками. Здесь можно было увидеть бои перепелок. Хозяин одной перепелки предлагал другому хозяину побиться с его перепелочкой. Хозяева вытаскивали птиц из рукавов, и начинался перепелиный бой.

Эта ярмарка ничем не напоминала Нижегородскую. Всего много, все навалено на земле, желтеет тыквенная посуда, рябит в глазах от пестрых халатов. Яркость тканей, ковров, струящийся говор, сверкание золотого и серебряного шитья создавали незабываемую красочную картину.

Макс оказался прав, на ярмарке было несколько посредственных русских балаганов и работало три цирка. Цирки давали до десяти представлений в день, каждый раз они бывали переполнены публикой, приехавшей на ярмарку. Большим успехом пользовался цирк Фарруха. Цирки Юпатова и Винокурова были менее интересны. При цирке Фарруха был зверинец, очень неважный по подбору зверей, но в программах стояло: «Гастроли Альпера и Пашеты Фаррух». Гастролерами были сын Фарруха и его ученица. Они входили в клетку одновременно и заставляли лъвов проделывать разные номера и строиться группами.

В других цирках программа состояла из довольно слабых номеров. Материально же они работали удачно, и артисты их подсмеивались над нами, когда встречали нас иа ярмарке.

Во всех трех цирках были женские хоры. Хор состоял из двадцати — двадцати пяти женщин неопределенных профессий и двух-трех солисток. Солистки занимались с хором. После окончания своего номера хористки выходили на раус и заманивали публику разговорами и кокетством. Потом из хористок выбирался хор для эмира бухарского, — конечно, выбирали тех, кто был покрасивее.

Узбеки охотно шли в цирк, брали билеты на три-четыре представления подряд. Посещали цирк и местные женщины. Приходили они под покрывалами. За все время моего пребывания и Ташкенте я не видел тамошней женщины с открытым лицом.

На ярмарочной площади выступали канатоходцы. Между высокими шестами протянуты были канаты, и артисты ходили прямо над головами публики. После номера собирали деньги в поднос или тюбетейку.

Ярмарка жила оживленною жизнью, а в городе чувствовалась прежняя спячка. Из особенностей старого города надо отметить еще работу парикмахерских. Местный парикмахер в течение получаса втирал в лицо и голову посетителя мыло, предварительно растирая его на ладони с какой-то глиной. Во время работы парикмахер непрерывно пел песни, возбуждающие смех окружающих. Как мы потом узнали, песни эти были нецензурного содержания. Заработок парикмахера и посещаемость его парикмахерской зависели от его уменья остроумно преподносить эти песни своим посетителям. Когда корни волос от втирания делались мягкими, парикмахер брал полукруглый нож и быстро начинал брить им. С одного раза он так чисто и ловко обривал, что получался голый череп. Отец утверждал, что его нигде не брили так хорошо, и все наши артисты ездили бриться в старый город.

Через месяц по окончании ярмарки артистов цирка обычно приглашали к эмиру бухарскому. Ехали директора Юпатов или Фаррух. Везли они женские номера и обязательно женский хор. Возвращались они оттуда с деньгами, подарками, богатыми халатами. По их рассказам, там происходило много мерзкого. Эмир приглашал к себе женщин без мужчин. Происходило у него так называемое «чаепитие». Тем, кто не соглашался итти к нему, подавали арбу. Арба означала приказание уехать из Бухары, причем уезжавшего везли не по дорогам, а умышленно по неровному месту, чтобы вытрясти из него дорогой всю душу. Артисты, не желавшие брать с собою к эмиру бухарскому своих жен, выходили из положения, привозя к нему под видом жен женщин вольного поведения. Женщины возвращались с деньгами и подарками, а мнимого мужа награждали халатами, орденами и звездой эмира бухарского.

У эмира были два придворных артиста-любимца: клоуны Тимченко и Фердинандо. Они говорили по-узбекски. Репертуар их был скабрезный. Эмир, по рассказам, особенно полюбил их после случая с самоваром. Передаю его так, как слышал от наших артистов.

По традиции в бухарском цирке в первом ряду сидели министры и ближайшие советники эмира. Эмир сидел в специально для него устроенной ложе. Обычно бывало так: что нравилось эмиру, то принималось и его двором. Смеялся эмир — смеялись и министры. На одном из представлений клоуны жонглировали кипящим самоваром, поставленным на палку с площадкой. Самовар был прикреплен к площадке крючками. Был в номере такой трюк: клоун, будто споткнувшись, валился с самоваров на публику, та в ужасе шарахалась от него. Самовар же оставался стоять на подставке, так как крепко держался на крючках. В тот вечер самовар был плохо закреплен на крючки, кипящий самовар упал прямо в ряды министров. Эмир, видя переполох среди своих приближенных, заливался смехом. Должны были, смеяться и министры, несмотря на то, что многие из них получили ожоги. Спасли их халаты, которых на каждом было по несколько штук, и головные уборы. Те же, которым кипятком обварило лицо и руки, корчились от боли, в то время как их владыка смеялся до слез.