— Да.

— К чему ты это спросил?

— Ты знаешь, почему он закрыл собой пулемет? Ты раздумывал над этим? — спросил Ян Хань.

Кажется, мы опять далеко отклонились от темы занятий (их я теперь проводил персонально с Ян Ханем). Ну, что ж…

— Думал много раз, — сказал я. — По-моему, Матросов спасал товарищей. Ему хотелось сохранить человеческие жизни. И когда у него все возможности заставить замолчать фашистский пулемет были исчерпаны, единственным оружием осталась его собственная жизнь. И он выстрелил из этого оружия.

— Нет, — сказал Ян. — Ты не разбираешься в революционной теории.

— Как не разбираюсь?

Ян задумался, положил ногу на ногу, засучил брючину и стал почесывать ногу. У него была такая привычка — во время серьезного разговора чесать ногу.

— Сколько требуется снарядов, чтоб уничтожить дот? — спросил он деловито.

— Снарядов?.. Не знаю.

— Сто штук. А если в обороне «бумажных тигров» будет пять дотов? — вслух подсчитал Ян Хань.

— Пятьсот, по твоим расчетам.

— Одним таким снарядом можно сжечь целый танк заморских чертей. Да?

— Ты видел когда-нибудь танки? — спросил я.

— Видел. Японский. Он на окраине деревни свалился в канаву и не мог выбраться.

— Современные видел?

— Видел на картинках, но это не имеет никакого значения. Наша сила — в храбрости и несгибаемой воле. Так что же выгоднее — пять или пятьсот? Пятьсот танков или пять героев, которые закроют собой доты? И сохранят снаряды для уничтожения вражеских танков? Пять человек или пятьсот снарядов? У империалистов не хватит огня на всех нас, — гордо заявил Ян Хань.

Вообще он последнее время стал говорить со мной свысока, и у меня было такое ощущение, будто Ян Хань убежден в своем превосходстве.

А может быть, он шутит? Хотя… какие могут быть шутки!

В первые годы после провозглашения КНР чанкайшисты беспрепятственно бомбили мирный Шанхай. Гибли дети, женщины, рушились дома. По просьбе правительства народного Китая группа китайских летчиков срочно проходила переподготовку на МИГах, чтобы встать на защиту многомиллионного города Шанхая, отогнать от него американские Б-29.

В самом начале учебы наши ребята заметили, что китайских летчиков кормят очень скудно. К тому же была зима, и по указанию интендантства солдат кормили не три раза, как летом, а два, потому что зимний день короче. Наши инструкторы попросили, чтобы летчикам выдавали иную норму питания. Пекин ответил, что китайские товарищи выносливее советских, что они не любят есть помногу, ибо обжорство расслабляет волю…

А вскоре стали разбиваться машины. Как врежется МИГ в землю с высоты — так воронка, словно от 500-килограммовой бомбы, потому что у современных самолетов и скорость современная, осколков от машины не остается…

Погробили много машин. Без единого выстрела со стороны чанкайшистов. А причина — голодное головокружение китайских летчиков.

Мы сыграли в бильярд, потом переглянулись. И по одному двинулись в комнату экипажа. Жоре Карапетяну стукнуло двадцать пять. Еще позвали нашу Машу. Правда, предупредили, что если она будет басить и гоготать, мы ее прогоним, хотя она и единственная представительница прекрасного пола на тысячу квадратных километров.

— Да ладно вам! — сказала Маша. — За собой лучше следите, чтобы Поддубный не услышал.

У Карапетяна под кроватью оказалось две бутылки бренди и еще бутылка какого-то «путао цзю». Мы сполоснули стаканы, сели вокруг низкого чайного столика, бутылки поставили под стол. Было всего два стакана.

— Какой будет порядок? — спросил деловито дядя Федя.

— Я предлагаю такой, — оживился Жора. — Мой день рождения, я диктую правила. Один стакан отдадим Маше. Другой пустим по кругу… Но не просто пустим. Прежде чем наполнить стакан, каждый должен рассказать какую-нибудь страшную историю, которую он пережил. Тихо! Остальные будут слушать и ждать своей очереди. Начнем с Васи. Вася, давай!

Перед первым пилотом поставили пустой стакан для вдохновения. Вася потер рукой заросшую щетиной щеку…

Зазвонил телефон. Вася снял трубку, послушал, протянул мне:

— Веня, тебя.

Говорил старшина группы Гаврилов. Вернее, он не говорил, а кричал:

— Остаченко! Ты? Что это за кавардак на аэродроме? Кто там у тебя приводным прожектором балуется? Посмотри в окно! Что за безобразие! Марш туда немедленно. Черт знает, шкуру спущу!

На улице уже было темно. В конце аэродрома, где стоял приводной прожектор, бил в звездное небо луч. Он делал какие-то непонятные восьмерки, останавливался, потом скользил дальше по Млечному Пути.

Я схватил шапку и побежал во двор.

У работающего прожектора стоял Сюй Бо — Боря. Потрескивали дуги, голубоватый столб бил вверх, в луче вихрил набухший весенний воздух, точно теплая женская рука нежно гладила притихшие звезды.

От быстрого бега я задыхался.

— В чем дело? — с трудом выдавил я.

Боря — Сюй Бо — подошел ко мне, и в отблеске света я увидел его лицо. Оно было такое, какое бывает у ребенка, когда ему читают сказку «О спящей царевне и семи богатырях».

Боря положил мне на плечо руку, заглянул в глаза и спросил тихо, точно боясь спугнуть весну:

— Вэй, как ты думаешь, вот прожектор светит… Как ты думаешь, с какой-нибудь звезды можно увидеть нас? Вот если в это время смотрят с какой-нибудь звезды на нашу Землю в сильный, самый сильный телескоп и вдруг видят на темной стороне Земли — тоненькая блестящая ниточка. Ниточка движется. Значит, на Земле есть люди… Они сигнал дают. Как думаешь: увидят нас или нет?

И в его словах было столько веры, что луч увидят с других планет, что у меня не хватило мужества ругаться, тем более разочаровывать моего друга в его надежде.

Мы сели с Сюй Бо на станину прожектора. Я обнял его.

— Будет время, — сказал я, — мы полетим туда. Это обязательно будет. Иначе не может быть. Для этого мы с тобой и родились. Чтобы человек смог пройти по всей Земле, потом сесть на корабль и… полететь к другим звездам. «Здравствуйте! Привет вам от свободных людей!» А там, куда мы прилетим, там, может быть, еще капитализм или рабство… Понял? Во обрадуются те люди, когда мы поможем им тоже стать свободными! Может быть, нам с тобой лично не удастся дожить до этого, а может, и доживем. Но без того, что мы с тобой делаем сейчас, невозможно будущее. Мы делаем Землю счастливой. Ты и я. Понял? Вот мы с тобой какие великие человеки! Более великие, чем Наполеон или Александр Македонский… Ты думаешь, что ты простой китайский парень, винтик, нолик, что если вдруг тебя не станет, ничего на свете не изменится? Неправда, изменится! Земля на одного человека обеднеет. Траур на Земле будет, что на одного человека стало меньше.

— Неужели не видно? — твердил свое Сюй Бо — Боря. Его очень беспокоила межзвездная проблема.

— Как тебе сказать, — ответил я. — Если по правде, то не видят они там ни черта. И ни черта не знают, как мы тут с тобой живем, что думаем, о чем беседы ведем..

— Оя, как жалко!

— Чего ж хорошего? Живешь на Земле, на звезды смотришь, а тебя звезды-то и не видят и не подозревают, что ты на свете существуешь… Я вот сейчас поднимаю руку, а там, — я показал на небо, — увидят, что я поднял руку, лишь через тысячи лет…

— Ну? — совсем обалдел Бо. — Не может быть!

— Может. Ведь скорость света, Боря, хотя она..

Мы совсем забыли, что прожектор неплохо было бы выключить, что мой начальник Гаврилов наверняка смотрит из своего окна на луч и ломает голову, что мы такое затеяли. А мы мечтали… Мечтали напропалую! Даже не слышали, как за спинами натужно гудели дуги. Наверное, наши рассуждения со стороны казались глупыми, но… Это откуда смотреть: со звезды — да, с Земли, по-моему, — нет.

Мэр города давал «чифан» — банкет.

Набилось нас целая машина! Сидели плотно и послушно. Местность, куда нас доставил автобус, напоминала окрестности нашего Нового Афона: такая же аллея, на горке монастырь, пахло чем-то экзотическим. Робко пересвистывались птицы. Им было еще рано свистеть вовсю. Они, видно, прикидывали свои возможности, как спортсмены перед соревнованием. Мы не мешали птицам.