Тем временем говорящий приближается к шоссейной дороге. Снег метет поперек дороги.

Это человек в одежде потрепанного немецкого солдата.

Голова завязана поверх пилотки измызганным шарфом, шинель, сверху байковое одеяло с прорезанной дырой для головы, ноги обмотаны мешками, на спине сумка. Без винтовки. Только тесак на поясе.

Вот отчетливо видно и лицо солдата. Он небрит, на вид он значительно старше, чем на фотокарточке, но узнать его можно: это связной.

Согнувшись в три погибели, поворачиваясь боком к поземке, немецкий солдат идет по шоссе.

Проходит встречная машина.

Попутные машины не останавливаются.

Солдат идет, бормочет:

"У седой бороды не будет двух пальцев на левой руке… На левой… На левой…"

Рядом появляется на снегу свет фар.

Фары останавливаются.

Голос:

— Солдат, иди сюда!

Солдат не слышит.

Тогда автомобиль вплотную подъезжает к солдату, почти задевая его крылом. Солдат поворачивает голову.

В машине сидит немецкий генерал. Пожилой, даже старый.

— Подойди!

Связной подошел чеканным шагом:

— Хайль Гитлер!

— Куда путь?

— На фронт, экселенц.

— Фронт на востоке, а ты идешь на запад!..

— Осмелюсь доложить, экселенц, что я ошибся…

— Болван! Какого полка?

Подходит сошедший с задней машины офицер охраны.

— Возьмите это дерьмо, — говорит генерал, — сдайте в полевую жандармерию, пусть научат, как шляться, вместо того чтобы идти на фронт…

— Спасибо, экселенц…

— За что ты благодаришь?

— Одному страшно. Я боюсь встретить здесь партизан, экселенц.

— Марш в машину! Ну, что ты там увидел?..

— Вы меня простите, экселенц, но я бы на вашем месте также вылез из машины…

— Что?!

— Осмелюсь заметить, что это, кажется, тот самый советский самолет, который нарушил мое путешествие на фронт… Он пикирует!

Генерал мгновенно вылезает из автомобиля и бросается в снег. За ним его люди. Связной растянулся на снегу рядом с генералом.

— Он самый, экселенц. Узнаю почерк.

Самолет с ревом проносится над дорогой, стреляя в машины.

И вот автомобили горят.

Связной вместе с адъютантом генерала бросается к первой машине спасать генеральские вещи.

Связной вытаскивает из огня большой портфель и бегом несет его к генералу. Генерал схватил портфель обеими руками и, не помня себя, прижимает к груди.

Машину полностью охватывает пламя. Взрывается бензин. Генерал открыл портфель и перебирает содержимое.

— Стоп! Здесь были карты!

— Я, кажется, уложил их в чемодан, — говорит растерянный адъютант.

— Не дрейфьте, герр гауптман, — фамильярно замечает связной, — вместе пойдем под суд — вы за карты, а я за то, что спутал, где фронт.

— Я тебя прощаю, солдат, за спасение портфеля, — милостиво говорит генерал.

И вот рассвет. Генерал в сопровождении своих людей идет пешком по шоссе.

Это уже окраина городка. Все вокруг будто вымерло.

Связной обращается к подавленному происшедшим адъютанту:

— Разрешите доложить, герр гауптман, мой фельдфебель всегда советовал вступать в населенный пункт о песнями — это поднимает престиж армии и хорошо действует на население…

Офицер долго молча смотрит на солдата.

— Ты или дурак, или сукин сын — в том и другом случае я намерен пристрелить тебя, как собаку!

— Гауптман! — позвал генерал. — Пошлите вперед по улице людей, чтобы нас тыловые крысы не подстрелили!..

Офицер посылает вперед людей, и вся процессия вступает на площадь.

В неясном свете раннего утра на площади вырисовывается силуэт виселицы.

— Кретины! — цедит генерал. — Когда они научатся управлять туземцами! Убрать все немедленно!

Связной вместе с двумя солдатами побрел через площадь к виселице. Он с трудом передвигает ноги.

Генерал заходит во двор, у которого стоит часовой.

Солдаты остановились в отдалении, закурили.

Связной подошел к казненному.

Медленно поднял вверх глаза.

Седобородое лицо.

Связной снял пилотку и машинально взял рукой левую руку казненного.

Одними губами шепчет:

— Не будет двух пальцев… На левой руке…

Сводчатое помещение без окон, освещенное скупым светом ночника.

В уголке радиопередатчик, возле него юная радистка. По тесному подвалу ходит пожилой человек в поддевке, сапогах.

— Зашифровала? Валяй дальше. "Подпольный райком продолжает свою работу. Точка. Провал не коснулся дублирующего состава районного комитета, запятая, созданного по вашей директиве на случай несчастья…" Нет, зачеркни… "На случай потери бдительности в условиях жестокого террора против работников подполья, запятая, имевшей место в данном случае, каковой случай не мог не привести и привел к гибели руководящих работников…" Записала? Шифруй, я тем временем займусь дру-гимн делами… Имей в виду, мы ждем получения нового шифра, ничего важного передавать не будем…

— Хорошо, дядя Миша, — говорит радистка.

Дядя Миша выходит в соседнее помещение.

Это — отделенная дощатой перегородкой часть подвала, явно нежилого типа.

Старик в очках сидит у старенькой машинки и одним пальцем ударяет по буквам.

— Иван Иванович, — говорит дядя Миша, — ты бы полегче, это тебе не мартеновская печь.

— Ладно. Получай листовку. Больше четырех бумажек машинка не берет.

— Хватит. Поскольку типография пропала, начнем с маленького. Важен принцип — мы живы и действуем…

— Вот слушай, дядя Миша, прочту: "Над телами товарищей склоняем наши боевые знамена. Клянемся отомстить ненавистному врагу. Смерть немецким захватчикам! Да здравствует Советский Донбасс! Подпольный райком". Конец годится?

— Срочно надо ребятам поручить распространение. Одну наклеить на площади. Одну — по твоему выбору. Остальные отдать размножить…

— Что передают с Большой Земли?

— Рекомендуют осторожность. К нам сброшен связной Центрального партизанского штаба с шифром и поручением. Придет на старые, проваленные явки. Надо уберечь человека. Райком партии предлагает лично тебе, Иван Иванович.

— Какой он хоть с виду, дядя Миша?

— А кто ж его знает! Всякий вид может быть…

— Ну, брат, по этой примете нарвешься!

— Он тоже будет нас искать! Дай там указания по звеньям. Но — осторожность… Я тебя знаю.

— Сам ты тоже лезешь на рожон! Кто тебе поручал ходить на площадь?.. Присутствовать при казни?..

— Не сердись, дед, давай согреемся… Ведь это был мой личный друг… Он бы мне никогда не простил… Он видел меня и умер как герой.

Дядя Миша вытаскивает из корзины рваный ватник, разворачивает его, вытаскивает чугунок с вареной картошкой, ставит на стол. С полочки достает соль и несколько луковиц. Из кармана — завернутый в бумажку кусочек сала. Смотрит на часы.

— Наше радиовремя истекло. Можно звать и радисточку. Дочка, давай сюда!

Входит из соседнего помещения радистка.

— Вы меня звали, дядя Миша?

— Садись, радируй картошку, И все, что на столе. Сало я сам нарежу, чтобы друг перед дружкой не церемонились. Хлеба пока нет. Садись.

Мирная трапеза продолжается недолго. Старик натягивает свой изодранный тулуп.

— Скажи, Иван Иванович, на проходной, чтобы ко мне сегодня гостей не пропускали. Осторожно выходи. Подумай, как нащупать связного. И выясняй, что еще живо после провала, кому мы обязаны предательством. Я сегодня должен кое-что спланировать, возражений не будет? Соберем членов райкома — доложу.

— Бывай, дядя Миша, — говорит старик и вылазит осторожно в какую-то дыру, завешанную брезентом.

— А ты, Майка-зайка, — обращается к радистке дядя Миша, — теперь держись. Смотри, сколько ты ждала и томилась без дела! Вот получим новый шифр…

— Жалко Надю, дядя Миша.

— Постой, пока не выяснили, кто уцелел. Может, она жива. Рация была взорвана, это точно. Но о Наде сведений нет.

— Как бы я хотела, товарищ секретарь…