Василина. Сердце у него чувствительное, только зла на людей много, так ведь и они ему… Провожала со слезами, да и встретила обильными. А он будто окаменел… Как мать, прошу тебя. Ты ему ближе, ты ему роднее…

Христя. Теперь пускай он придет!

Василина. Уже пошел, Христенька. У тебя в хате сидит, слышь, у тебя в хате!..

Христя. Бегу, матушка, бегу… (Уходит.)

Василина (приговаривает):

Входят Омелько на деревянной ноге, дед Мелхиседек.

Омелько. Заходите, дедушка. Тут уже не хата-лаборатория, а хата-консерватория!

Дед Мелхиседек. Трясца вашей груше! Травку сеете?

Омелько. Что же это вы, дедушка, бранитесь?

Дед Мелхиседек. А что же мне на вас богу молиться?

Василина. Здравствуйте, дед.

Дед Мелхиседек. Здравствую! Девяносто три года здравствую. Притолоки в сенях не хватает, чтоб зарубки класть о прожитых годах! Что тут поделаешь, никак не помру.

Василина. Мы еще вам молодость вернем, дед. Теперь наука такая!

Омелько. А тогда и памятник вам поставим.

Дед Мелхиседек. В яр собакам вытащите — и все. Вот и весь памятник?

Омелько. Напишем на памятнике: тут почивает дед Мелхиседек, на всю округу знаменитый дед. Колодезный инженер…

Василина. Еще и водяной профессор!

Дед Мелхиседек. Трясца вашей груше! На старости лет — как находка. Ладно было жить в старые времена. Штаны одни, а рубашек и того меньше. Два надела земли было. На одном наделе — неродючий бугор. А на другом наделе — мертвый солонец.

Омелько. Значит, пшеничку ели!

Дед Мелхиседек. Продавал. Все продавал. И душу бы продал, да покупателя не нашлась.

Омелько. Может, и молочко, дедушка, пили? Дуплянка была, так и медком лакомились?

Дед Мелхиседек. Сыворотку от молока. Мед продавал, а самому оставались вымочки. Масло выжимал. На базар выносил. А сам ел макуху. Зайцев бил — тоже за гроши сбывал. А заячьи головы солил — это уж для себя.

Василина. Вот и не разбогатели, дед!

Омелько. А как же паны богатели?

Дед Мелхиседек. То паны. А мы люди.

Омедько. Так на памятнике и напишем! Дед Мелхиседек хлебнул горя глек.

Дед Мелхиседек. Трясца вашой груше! Разве ж я повинен, что я Мелхиседек? Еще батько мой с попом поссорился, так вот все святцы перевернул, пока мне имя нашел — Мелхиседек, а?!

Василина. Не расстраивай деда, Омелько. Земли у нас теперь богато, и все родючая; солнце людям светит, а панов — след простыл…

Дед Мелхиседек. За девятыми ворогами гавкнули!

Омелько. Перед людьми веселая жизнь засияла. Мы за двадцать лет вышли на высокую гору. Конституция, как утренняя звезда горит. На много лет видно. Словно это уже не мы живем, а наши сыны, внуки, наши потомки! Люди воскресли, дедушка!

Дед Мелхиседек. А я никак не помру! Замолкните, ну вас к бесу! Василина, нету ли у тебя того синенького, а? Мне бы хоть душу гюкрошпъ, чтоб не сохла!

Василина. Дедушка, это ж отрава! Жизни себе убавите.

Дед Мелхиседек. Нехай и отрава, абы покрепче. Дан, Василина.

Василина (наливает). Хоть нос зажмите, дед, от этой денатуры.

Дед Мелхиседек. Выпьем, сердце, тут — на том свете не дадут! (Пьет.)

Омелько. Закусывайте скорей, закусывайте!

Дед Мелхиседек. Пускай малость пожжет. (Достает из-за пазухи сухарь.) Немало по свету походил — скрозь водка горькая. А пьют! В моем деле магарыч — первая вещь. Приходишь — выселок в степи. Солнце печет, а воды — ни черта. "Дед Мелхиседек, пособите". — "Добре, а чем отблагодарите"? — "Да чем скажете". — "Ну, ладно". И пошел. Хожу день, хожу два. А сам, как на ладони, землю и подземлю вижу. И все хожу и все к земле — будто прислушиваюсь. Горшочки с паучками ставлю. Землю на вкус пробую. Лягушат на траву пускаю. У меня чары великие на воду. А потом и людей кличу. Вот тут, говорю, копайте. А сам стою, гляжу. Лопату и в руки не беру — не годится. А вода будто ждала — брызнула из-под земли! Крепко вода меня любит. А я — водку! (Закусывает сухарем.)

Василина. Вы бы, дед, зашли как-нибудь, я бы вам голову помыла, ноги в горячен воде попарила.

Дед Мелхиседек. Что я — писарь, чтоб ноги мыть?

Омелько. Если не писарь, то сват, дедушка Мелхиседек.

Дед Мелхиседек. Ах ты нечистая сила! Да никакой я не сват. Просто шел дорогой, глядь — бежит куница. Я ей — мань-мань-мань, а она к вам во двор. Не случалось тебе, Василина, видеть куницы — золотой волос, а хвост черный?

Василина. Какой там золотой волос! Вот светится серебряный из-под чепца. Ищите куницу помоложе, дед, эта уже уходилась…

Дед Мелхиседек. Мы — охотники, этим кормимся. Коли куница во дворе — отдайте, коли нема — пойдем к другим людям.

Василина. Идите.

Омелько. Гарбуза нам подносишь?

Дед Мелхиседек. Может, молодого ждешь? Молодой казак — что шпак, а старый крепче любит.

Василина. Обождем, Омелько.

Омелько. Чего же ждать? Хату поставили, все устроили, завтра колхозу семь годов, самое время свадьбу играть. Поселимся на краю села, сколько людей зайдет — тот воды испить, тот душу излить, тот отдохнуть, поспать, а тот — хозяевам хвалу воздать.

Василина. Сын мой вернулся, Грицько.

Дед Мелхиседек. Вот и ладно. Нехай сын мать и замуж выдает.

Омелько. Семь годов не было?

Василина. Семь.

Омелько. За семь лет заработал себе свободу. Может, и в колхоз попросится?

Дед Мелхиседек. Этот упорный. Запряги двоих таких в плуг — и понукать не треба.

Василина. Говорит, приехал на три дня. А сердце материнское не из железа ковано.

Омелько. Оно известно. Не ковано. Лишь бы он человеком был.

Дед Мелхиседек. Эх, собачья наша жизнь! Надеялся чарку выпить на вашей свадьбе.

Омелько. Простите, дедушка.

Дед Мелхиседек. Не прощу! Я неукротимый. Меня не замай! Шкура у меня еще крепостницкая — мята-перемята. Сватайтесь, приказываю!

Василина. Сердце материнское и за нелюбимою болит.

Дед Мелхиседек. Трясца вашей груше! Не доживу до вашей свадьбы. И так замешкался. Мне кум с того света уже пальцем манит. Тошно ему одному. Сны холостяцкие стали сниться. От одной чарки кровь греется. Сватайтесь, говорю. А то как возьму вот этот ухват… Еще чарки нет, Василина?

Василина. Нету, дед.

Дед Мелхиседек. Жалко, собачья доля. (Поет.)

Вбежали Горлица и Голешник, вооруженные.

Горлица (усы кверху). Ну?

Омелько. Чего понукаешь? Сперва хоть поздоровайся!

Горлица. Некогда здороваться! Где Грицько?

Дед Мелхиседек. Назад с хоругвями, покойника дома нет, пошел косить.

Голешник (усы вниз). Нет?

Омелько. Что эта вы, люди добрые? На войну, что ли, собрались?

Горлица (кладет оружие на стол). Ищем Грицька, слух прошел, что приехал.

Василина. На что он вам, люди добрые?

Голешник. Вы — мать, вам знать не полагается. Сядьте вон там, в уголку, и молчите. Теперь наше красно-партизанское слово!

Омелько. А кто вы такие — прокуроры?