— Беру! Беру всё сразу! — беря Стёпку под руку, крикнул он. — Только сначала надо провести кое-какие переговоры!

Бобби готов был заглотить Стёпку целиком, сразу, но обстоятельства заставляли его подходить к делу деликатно.

В это время из подоспевших с теплохода ботов на берег выкатились группы «БРР» и «ДРР». Всё загудело, задрожало, задребезжало. И, слегка обалдевший, не знающий того, что знал старый Хапкинс, Стёпка грузно потопал с Бобби к лежавшим неподалёку огромным черепашьим панцирям, на которых когда-то совещались старшины исчезнувшего племени.

Один панцирь находился в центре круга. Не хватало только стола. Но Джон метнул взгляд в сторону кухни, и через несколько минут некое подобие стола четыре Джека гордо опустили на панцирь. В то же время Борщик бросился искать доску, на которой минуту назад шинковал капусту для своего знаменитого борща, но её нигде не было.

СТЁПКУ УКРАЛИ!

А вокруг и впрямь начиналось лёгкое головокружительное столпотворение. Остров пылал от солнца, цветов и попугаев.

Группы старались перерычать друг друга. Учёные, предчувствуя скорый отход, с линейками и рулетками бегали возле хвоста динозавра, так как подступиться к нему можно было сейчас только сзади. Одни предполагали, что он жил сто миллионов лет назад, другие утверждали, что сто двадцать!

Детвора лазила по пальмам, ездила на черепахах, торопилась накупаться и накататься. Взрослые — налюбоваться, напробоваться и навздыхаться.

А музыка гремела всё громче, музыканты приплясывали, прикрикивали, подпрыгивали. И сам остров всё чаще покачивался и подпрыгивал.

Моряков в некотором недоумении спросил у Хапкинса:

— Что бы это всё значило?

— Маленький вечерний карнавал, — сказал Хапкинс. — Есть повод повеселиться!

Ему казалось, что все его затеи уже упаковывались в отличную коробочку. Оставалось только перевязать красивой ленточкой.

— О! Вечерний морской карнавал — это прекрасно! — согласился Моряков. У него и самого был для этого неплохой повод. По тому, как Мишкин на носу «Даёшь!» скрестил над головой руки, было ясно: горючего под завязку.

И Моряков тоже сделал три ответных знака, которые понял бы любой моряк: он провёл несколько полосок пальцем по груди, потом одну руку подержал над другой и заключил с боков в два полукруга, а там ткнул пальцем в самого Мишкина и обратно.

И Мишкин понял: все тельняшки — на берег, бочонок с бражкой, который подарил команде старый Бурун, — на берег и самому — на берег. Моряков готовился к празднику!

Мало того, что он своими руками украсил кафе гирляндами, картинами, декорациями, чтобы всё было не только красиво, но прекрасно! Он с удовольствием помогал Борщику резать, чистить, мешать расхватываемые любителями салаты и соусы из креветок, крабов, моллюсков! Карнавал так карнавал!

Тем временем Солнышкин выбрал несколько минут, чтобы наконец окунуться. Он хотел позвать Перчикова, но тот вдруг начал заниматься какими-то расчетами возле своего памятника, а потом срочно по знаку Пионерчикова отправился с катером на «Даёшь!».

Солнышкин подошёл к Матрёшкиной, которой хотел столько рассказать о стольких событиях и вручить наконец самый крупный кокосовый орех, но Матрёшкина с улыбкой прижала орех к щеке, будто голову Солнышкина, и сказала:

— Вечером! А сейчас некогда. Дети!

Тогда Солнышкин сам пробежал по спине Землячка, нырнул — и замер в воде от удивления: мимо него вдоль берега шли целые косяки, целые толпы рыб — алых, голубых с жёлтыми полосками, зеленоватых, круглых и остроносых. Косяк за косяком они проходили у берега и вдруг, свернув, торопливо убегали от острова. Медузы всплывали целыми десантами — и, быстро пульсируя, от него уходили. Какие-то неизвестные Солнышкину прозрачные креветки торопливо устремлялись вдаль. А из глубины всё сильней и сильней вырывались целые фонтаны пузырей.

Солнышкин вынырнул и хотел взобраться на Землячка, но увидел, что и Матрёшкина обратила внимание на пузыри. Они били из воды, как из шампанского.

В это время с парохода раздался свист. Там Пионерчиков поднимал кверху три пальца. А сверху, с пальмы, что-то крича, показывал на воду обеспокоенный Хапкинс.

Всё это было необычно и даже тревожно.

Солнышкин задумался, но тут же отвлёкся: по берегу к нему трусил Петькин с выпученными глазами и, вертя пальцем у виска, кричал:

— Стёпка — того! Стёпка нас заложил! Стёпку украли!

Как «заложил», было непонятно, но то, что его следовало выручать, было видно даже простым глазом: к борту «Хапкинса» подходила лодка, в которой один Стёпка отбивался от четырёх Джеков.

— Его посадят в карцер к какому-то поварёнку! — бубнил Петькин.

— А ты откуда знаешь? — спросил Солнышкин.

— Слышал! — сказал Петькин, не говоря, однако, что и он причастен к некоторым событиям. Солнышкин бросился к Борщику:

— Хватай пирожки, котлеты, борщ — и айда к «Хапкинсу».

— Зачем? — в один голос спросили Моряков и Борщик.

— Выручать артельщика!

— Что? — удивился Борщик, у которого Стёпка десять лет назад ухватил десяток сарделек.

— Да ведь он там не один! Там же расправляются с маленьким поварёнком! — крикнул Солнышкин и выложил дикую историю маленького Тома.

— Что ж ты молчал! — крикнул Борщик.

И через несколько минут Солнышкин,

Петькин и Федькин с костылём и гитарой летели к «Хапкинсу» на Землячке, а Борщик в развевающемся халате и колпаке, с миской и кастрюлей в руках — на Сынке. С ними в бой рвалась и Матрёшкина, кричавшая: «Не пущу одних!» Но разве могли взять с собой женщину мужчины, закатавшие рукава тельняшек!

Издалека они заметили, как суетящиеся у айсберга учёные и редакторы журналов прикладывают Бобби Хапкинса головой к

айсбергу. И даже отсюда было видно, как у него на макушке растёт огромная шишка.

СОРВАВШИЙСЯ ДОГОВОР

Никто из дотошных корреспондентов, толпившихся на берегу, не мог объяснить, что произошло с уважаемой головой Бобби Хапкинса. Они задавали вопросы друг другу, пытались интервьюировать каждого оказавшегося поблизости. Но всё было бесполезно.

А если бы брали интервью у собак, то добрый корабельный пёс Верный мог бы рассказать, как, высунув от жары язык, он забрался отдохнуть в хорошо продувавшийся ветром старый черепаший панцирь. Он уже закрыл глаза, как вдруг услышал хруст песка и голос Хапкинса-младшего.

— Ага! Вот к нам идут наши миллиончики! — сказал Хапкинс своим Джекам.

Верный насторожился: за долгие морские годы старый пёс насобачился понимать любую человеческую речь лучше, чем собачью. И разговоры о деньгах вызывали у него неприязнь: там, где появлялись деньги, чаще всего вспыхивали драки, ссоры, предательства! Начиналось с «зелёненьких», а кончалось верёвкой на шее или сидением в льдине.

Скоро перед его носом появились ноги Стёпки-артельщика, сзади — ноги Хапкинса, и начались переговоры, от которых у верного флотского пса Верного шерсть стала дыбом.

— Господин президент, это правда, что вы действительно президент Тариоры? — спросил молодой Хапкинс.

— Хе-хе! — ответил на это Стёпка так, что в глаза Верного залетели золотые зайчики. — Кто-то, может быть, и не верит, но вы спросите у местного населения. — И он кивнул головой на пальму, где, почёсывая ногой ногу, учил разговаривать попугаев дядюшка Бобби Хапкинса.

— И никто другой не может претендовать? — Тут Хапкинс показал в сторону «Даёшь! », куда удалился по своим делам вождь племени Перчиков.

— Хе-хе... Претендовать! Я сменил его на законном основании. Спросите у дядюшки.

— Тогда перейдём сразу к делу! — сказал Хапкинс.

И Верному показалось, что он увидел, как приблизились друг к другу две рыжие головы.

— Значит, земля, на которой мы с вами сидим, принадлежит вам?

— Естественно! — пыхнул Степка.

— И всё, что вокруг? — Хапкинс показал на пароход, на кита, на кафе, где старался Борщик.