ОДНА МАЛЕНЬКАЯ ЗАГВОЗДКА

Загвоздка состояла в том, что у Хапкинса-старшего почему-то не было никакого желания забираться обратно в льдину, и он карабкался всё выше на верхушку самой высокой возле динозавра пальмы.

Нужно сказать, что за несколько минут до описанной выше сцены Солнышкин увидел исхудавшего старика, вдыхавшего ароматные запахи Борщика, и, взяв его под локоть, сказал:

— Извините, мистер Хапкинс, нам, кажется, с вами по пути. — И он кивнул на причал.

— Что вы, что вы! — воскликнул Хапкинс.

— Почему же? — удивился Солнышкин.

— Вы не знаете моего племянника. А я его знаю слишком хорошо, и место обезьяны, плывущей на медузе отдавать печень Морскому царю, меня никак не устраивает!

Солнышкин рассмеялся. Он тоже любил прекрасную японскую сказку, в которой Морской царь отправил глупую медузу заманивать к себе обезьяну с её лечебной печенью...

— А вы не преувеличиваете? — спросил он, хотя знал уже не меньше самого Хапкинса.

— О нет! Я теперь бедный человек, и со мной можно сделать всё, что угодно.

— Вы — бедный человек?!

— Конечно! — улыбнулся Хапкинс. Он вроде даже был рад этому обстоятельству: никаких денежных тревог, никаких грызущих забот.

— Вы ошибаетесь, — сказал Солнышкин. И вынул из кармана чек, подписанный Хапкинсом, на котором было обозначено: «Пять миллионов». Одним движением руки молодой штурман возвращал разорённому человеку половину его богатства!

Хапкинс вскинул голову и от изумления приоткрыл рот. А Солнышкин улыбался.

— Я должен извиниться за не очень удачную шутку члена нашей команды, — продолжал он. — Видимо, на него повлияло переохлаждение...

Хапкинс с ещё большим удивлением и уважением посмотрел на Солнышкина, который старался защитить честь не такого уж невинного приятеля.

— Правда, из этих пяти миллионов я взял на некоторое время под личную ответственность сто тысяч для очень важного дела, — извинился Солнышкин.

— Да хоть все! — воскликнул Хапкинс. — Знаете, что вы делаете? — Он посмотрел на Солнышкина и почти прошептал: — Вы подвергаете меня страшной опасности! Возьмите обратно!

Но Солнышкин уже торопился к причалу.

А Хапкинс, посмотрев снова на чек, вдруг оглянулся и быстро побежал к той самой пальме, к которой теперь приближался его весёлый племянничек, четыре Джека и куча всяких корреспондентов.

ВЕРИ ГУД!

— Ну как там у вас, наверху? — спросил Бобби Хапкинс дядюшку Джона, который что-то засовывал за поясок.

— О’кей. Вери гуд! — отвечал дядюшка и вглядывался вдаль. Там на мягкой приятной волне дружелюбно покачивались два судна, соединённые шлангом.

«Даёшь!», потягивая горючее, пузатень- ко оседал, а «Джон Хапкинс» потихоньку вылезал из воды.

Внизу, у берега, на ките забавлялась детвора, молодые люди с кокосовыми орехами и напитками заглядывали в бунгало.

Борщика атаковали любопытные женщины, и приятные запахи от кастрюлек, баночек и сковородок приятно кружили Ханкинсу голову.

— И долго вы собираетесь там сидеть? — спросил племянник, которому не терпелось затолкать дядюшку для сохранности в льдину.

— А хоть всю жизнь! — вдруг весело захихикал дядя, наблюдая, как вслед за покачиванием пальмы бегают из стороны в сторону четыре Джека и вся толпа корреспондентов: влево-вправо, влево-вправо!

— Мистер Хапкинс! Я должен написать ваш портрет! — кричал известный художник-портретист.

— Садитесь напротив и пишите! — показывая на соседнюю макушку, рассмеялся Хапкинс. — Даже оригинально: Хапкинс на пальме! Хапкинс в льдине! Дороже заплатят! Правда, Бобби?

— Мистер Хапкинс, пора бы уже взяться за мемуары! — призывали снизу редакторы «Котяры» и «Пёсика».

— Какие?

— «Десять лет в айсберге»!

— Хм! Это, пожалуй, дело стоящее! — согласился Хапкинс. — Хотя для этого вам бы стоило самим поторчать внутри...

— Так спускайтесь! — пропустив мимо ушей колючее замечание, позвали они.

— А я могу диктовать сверху! — покачиваясь над островом, почти пропел старший Хапкинс.

Племянник надулся и порыжел ещё сильней.

— Ну хватит шутить, дядя! — сказал он серьёзным тоном. — Спустились бы, показали хотя людям бы, как вы сидели в айсберге. Люди представления не имеют.

— А вот так! — насмешливо крикнул сверху Хапкинс и обхватил ногами верхушку пальмы так, что его не стащили бы оттуда и десять взбесившихся псов!

Конечно, если бы племянник знал, что теперь хранится у дяди за поясом, четыре Джека стряхнули бы старого Хапкинса, как перезревший кокосовый орех.

Но знать этого племянник не мог и, будучи уверен, что дядя скоро слезет, поторапливал и пыхтел:

— Хе-хе! Вы, кажется, изменили интересам нашей фирмы!

И это, пожалуй, в какой-то степени было единственно верным. А спускаться Хапкинс не собирался и мог просидеть наверху хоть десять суток. Да и что такое десять дней на прекрасной пальме для человека, который просидел десять лет в антарктическом айсберге!

Но главное было не в этом. А в том, что в Хапкинса-старшего вселился свободный морской дух.

Откуда-то с берега раздавалась песня про весёлый морской ветер, цвели цветы, рядом пели птицы.

Мир был полон света и щедрости. Щедро катил волны океан, в котором играли дельфины. Щедро светило солнце. Щедро, совсем как Солнышкин чек'ом, размахивала листьями пальма. И никакие денежные операции и комбинации Хапкинса больше не волновали.

Он чувствовал себя, как самый настоящий вперёдсмотрящий, навстречу которому вдруг покатилась жизнь, вдыхал морской ветер и каждому весёлому попугаю от души кивал: «Гудмонинг!»

«Да, что-то с дядей произошло, десять лет не прошли для него даром», — думал внизу

Бобби, подсчитывая возможные потери от дядюшкиных глупостей, и четыре Джека, двигая мускулами, заглядывали ему в рот.

Но тут к нему подъюлил Джон, который служил для особых поручений, что-то прошептал на ухо и кивнул квадратной макушкой на хвост динозавра. Там из бунгало вывалился кто-то увешанный старым, мохнатым барахлом и хихикнул:

— Хе-хе! Что вы его упрашиваете?! Положите внизу пару горячих сарделек, и сам свалится как миленький.

Но тот, кто глотнул по-настоящему солёного морского ветра, не променял бы его ни на какие пухленькие сардельки.

И кроме того, дядюшка интересовал племянника теперь не больше скорлупы от треснувшего яйца, потому что, увешанный барахлом, навстречу ему топал пухлый цыплёночек с пятнадцатью миллионами в кармане!

Да и Хапкинс-старший с пальмы показывал корреспондентам:

— Вот он вам и даст интервью! Только не забудьте показать господину президенту чековую книжку!

КОЕ-КАКИЕ МАЛЕНЬКИЕ ПЕРЕГОВОРЫ

Понятно, что, увешанный барахлом, из- за бунгало выкатился артельщик, который решил начать выставку-распродажу антарктических сувениров. Он шёл под пальмами среди орхидей, лиан, бананов и выкрикивал совсем как когда-то на базаре Океанска загонявшая попугая спекулянтка:

— Шуба, в которой мистер Хапкинс отсидел десять лет во льдах Антарктиды! Миллион долларов!

— Штаны, которые сохранили его от ревматизма, радикулита, мордоболита! Миллион долларов! Шапочки, спасавшие от менингита наши драгоценные головы, — пятьсот тысяч! Унты — сто тысяч за штуку! А бумажки от жвачки и шкурки от антарктических сарделек — почти даром: десять тысяч за штуку!

Товар немедленно привлёк внимание. Зажужжали камеры телевизионщиков. Стёпку снимали, как снимали бы живого мамонта. Кое-кто начинал торговаться. Редакторы «Пёсика» и «Котяры» вытащили кошельки и решили раскошелиться на обёртки от жвачки, а какой-то настырный мальчуган дёргал покрасневшую мать за джинсы и кричал:

— Дай миллион, купим сардельку!

Находились покупатели и посерьёзней. И

поэтому Бобби Хапкинс поторопился к продавцу: такие сувениры должны были занять место только в его офисе и на его теплоходе.