Дальше было про то, что «можно дружно верить в завтра, вспоминать в пути родню, мчаться в брюхе динозавра и придумывать меню», и про то, как можно честно вместе жить, если в брюхе динозавра, даже в брюхе динозавра всем заботливо дружить. Но это уже пели все вместе! Даже будущий космонавт Перчиков. Даже Моряков.
И Борщику стало так приятно, что, присев на свою раскладушку, стоявшую под хвостом гигантского ящера, он расчувствовался, оттаял и вздремнул. Не то чтобы совсем уснул, а просто стал аккомпанировать прекрасному баритону Федькина нежным прихрапыванием.
Ему виделась жаркая Антарктида, по которой среди пальм и папоротников прогуливались какие-то симпатичные динозавры.
Они покачивались и пели голосами Федьки- на, Морякова, Матрёшкиной про него, про Борщика, и он им аккомпанировал, пока какой-то молодой динозавр голосом Сол- нышкина не сказал:
— Вы подумайте, его уважает будущий великий певец, про него поют, а он завалился и похрапывает, как бегемотик! Видали?!
Борщик испугался, Борщик юркнул от него в брюхо динозавра. По брюху динозавра он бежал от динозавра. Брюхо урчало, плюхало, бренчало на гитаре! Кок уже слышал позади себя грохот и хохот!
Но вот впереди показался какой-то выход, Борщик бросился к нему, с криком подпрыгнул и врезался головой в трюм. Судно дрогнуло, дёрнулось — и, проснувшись в рубке, вздремнувший от счастья Пионерчиков закричал:
— А-а-а!
— Увидел! Наверное, увидел живого! — решили все и заспешили наверх. Но, выбравшись, услышали, что Пионерчиков изо всех сил кричит:
— Ура! Та-ри-о-ра!
Все бросились к носу, где Верный всё ещё рычал, поскрёбывая лапами палубу, и увидели возникающий впереди такой знакомый остров.
Теперь все, буквально все смотрели на Солнышкина, которому оставалось нырнуть, раскрыть раковину и выложить на стол жемчужину в сотню тысяч долларов!
И только потирающий вторую на судне за сутки огромную корабельную шишку Борщик всхлипнул:
— Какая Тариора?! Впереди — айсберг. Мы с вашими парусами вернулись в Антарктиду!
Солнышкин и Перчиков смотрели вперёд. Там желтели бананы, пылали орхидеи, там среди птиц качали кокосовыми верхушками пальмы.
Но впереди действительно поднимался громадный знакомый айсберг, в котором просматривались ниши от двух фигур. А на берегу бегали такие знакомые команде фигуры, что только ой-ой-ой! Палуба замолкла.
— Но этого не может быть! — поразился Моряков.
— Не может! — чётко подтвердил Челкашкин. — Не может! Ничего подобного науке пока не известно!
Но всё это было. И не только это!
Две знакомые всем фигуры вдруг начали почему-то заносить друг над другом огромные дубины. Дело пахло вооружённым конфликтом, и не терпевший кровопролития Моряков скомандовал:
— Бот на воду!
ПРОТИВ ВСЕХ ЗАКОНОВ НАУКИ!
Через несколько минут бот, в котором сидели Верный, Перчиков, удивлявшийся отсутствию представителей племени, Солнышкин, Челкашкин, Моряков и Матрёшкина с сумкой бинтов, обогнув айсберг, врезался в песок.
Команда вылетела на берег, и навстречу своим старым спутникам выбежали, протягивая руки, загорелый, отощавший Хапкинс и румяный распузырившийся артельщик.
— Солнышкин! Перчиков! — радостно сверкнул своим золотом Стёпка и бросился их обнимать, искренне радуясь тому, что команда цела и невредима. — Живы! А мыто думали, что вы уже тю-тю!
Верный зарычал, а Челкашкин удивился:
— А что значит тю-тю?
— Ну, того! — показал артельщик большим пальцем вниз. — Ушли на дно.
—Ас какой это стати мы — тю-тю на дно? — спросил Перчиков, ещё больше озадаченный тем, что, кроме артельщика и Хапкинса, их никто не встречает.
Но Моряков, потрясённый и обрадованный происшедшим, всплеснув руками, воскликнул:
— Мы-то что! Вот то, что вы живы, — вот это да! Потрясающе, поразительно! Это же против всех законов науки!
И Челкашкин хотел что-то заметить по поводу науки и по поводу того, что сегодня видел во сне, но снова заговорил Стёпка:
— А мы живы, и даже очень! Правда, мистер Хапкинс? — переполненный радостью, сказал он. — Живы и, кажется, неплохо обживаем мой остров!
— Чей? — удивился Перчиков.
— Мой, — гордо повторил Стёпка,
— С какой это стати? — изумился обрадованный было Солнышкин. — Это ещё с какой такой стати твой? По-моему, править островом приглашали Перчикова! Или забыл?
— Конечно, помню, — сказал Стёпка. Он хорошо помнил лодки догонявших их островитян, грохот копий, щиты воинов и особенно обещание вождя скармливать Перчи- кову ежедневно жареного поросёнка. — Конечно, это я помню. Но я здесь, — живо придумал он, — последнее время добровольно замещал Перчикова и ухаживал за памятником ему.
«Каким ещё памятником? » — хотел спросить Перчиков, но Стёпка поторопился радостно сообщить:
— А совсем недавно я даже стал президентом.
— Кем? — спросили все разом.
— Президентом! — выкатив глаза, повторил Стёпка.
Тут вынырнувшие дельфины подняли отчаянный свист, а Челкашкин, прищурясь, сказал:
— Вы что, не видите, что у человека явная эйфория. Эйфория! — повторил он.
—А что это такое?—спросил кто-то, и прежде всего сам встревожившийся артельщик.
— Это когда человека от легкомыслия несёт куда попало и сам он тоже несёт что попало! — Доктор произвёл игривые вальсирующие движения рукой.
— Ну зачем же так, доктор, — укоризненно заметил Моряков. — Надо всё-таки учитывать: люди десять лет провели в льдийе.
— Я вам про это и говорю. Вот результат! Попробуйте просидеть десять лет в льдине вы — и посмотрим, что с вами произойдёт.
Хапкинс только спросил: «Десять?» —И, закатив глаза, хлопнулся в песок! К нему сразу бросилась с каплями Матрёшкина, а ошалелый вдруг артельщик завращал глазами и сказал:
— Вы что, фью-фью? Каких десять лет? Вы же только возвращаетесь из рейса!
— Из какого рейса? Мы сделали уже десять рейсов! Да каких! — уставился носом в артельщика Перчиков. — У Пионерчикова дети уже топают во второй класс и стараются пронырнуть на весёленькие фильмы. Мы весь шарик избегали. А в какую историю мы с Солнышкиным влетели в Гонконге к пиратам! — крикнул начальник рации. Он, однако, промолчал, что за это самое время едва не побывал в космосе.
Стёпка замигал. Он вдруг заметил: загорелые старые приятели и впрямь как-то изменились, посолиднели и даже поседели. А у Верного от седины серебрилась вся шерсть.
Неожиданно для себя Стёпка подпрыгнул так, что рядом подпрыгнули все.
— Ну ты, не бегемотничай, — посоветовал Перчиков. — Остров рухнет! Держи свои ноги в руках...
Стёпка хотел сказать, что сам удивлён случившимся, но вместо этого почему-то снова пропел:
— А я за это время действительно стал президентом. Единогласно! — проговорил он.
Солнышкин вздохнул: вместо того чтобы удивляться невероятному событию, говорить о том, как плавали, где дрейфовали, все втягивались в какую-то глупую ерунду!
Но Верный заворчал. Лично он, по крайней мере, единогласно проголосовал когда- то за Перчикова собственным хвостом!
— Не верите? — спросил Стёпка. — Спросите у Хапкинса. Я уже тут кое-что переименовал и принял несколько указов.
— Каких указов? — удивился Солнышкин.
— Территория острова с бананами, кокосами, черепашьими яйцами принадлежит и подчиняется мне...
Солнышкин подскочил, но Челкашкин его осадил:
— Ну вы что, не видите, его нужно обследовать. — И тут же обратился к Стёпке: — А ну-ка, президент, откройте рот, скажите — а-а-а!
— Покажите доктору рот! Диссертацию о носах он уже защитил, — усмехнулся Перчиков, которого заботило сейчас одно: куда делось население Тариоры?
— Так десять лет во льду! — объясняя ситуацию, поднял вверх палец Челкашкин.
— А в голове всё то же! — безнадёжно вздохнул Перчиков.
Солнышкин тоже махнул на всё это рукой и пошёл к берегу: у него заботы были куда поважней. Тем более, что в стороне от айсберга Матрёшкина уже сидела верхом на красноносом дельфине и кричала:
