Приходит по почте письмо. Бумажное, конечно. С волшебной заграничной маркой. Не вскрытое, с целыми углами. Полный восторг. Датская почта – одно из величайших достижений человечества и их национальная гордость. Как русский балет. Она как-то умудрилась пробить воздушный коридор во льдах вечной мерзлоты русской реальности.

Я не особо поняла почему нужно врать, что тебя преследовали, а нельзя честно признаться, что приехал пожить «как человек», что такое «телега» и как дают вид на жительство. Но письмо было многообещающим. И вполне официальным, без интимностей. Я его тут же показала всем-всем-всем, а также бойфренду Саше. И даже сама себя немного обманула: начала думать, что Алекс вызовет меня просто так, чтобы помочь. И замуж выходить будет не обязательно. Никто же меня не заставит! Будем дружить, панк-рок слушать…

И вот мы все радуемся перспективам, дружбе и доброте человеческой. Читаем это письмо, из рук в руки передаем – ничего себе событие: письмо из-за границы! Фетиш, а не письмо. Через какое-то время приходит еще одно:

Внутри у меня похолодело и возникло стойкое чувство, что авантюра началась.

Мы договорились держать связь по какому-то странному телефону: с 7 до 9 по четвергам. Это сейчас все просто: мобильный кинул, на всякий случай – скайп или почту, а лучше просто в фб… А тогда – только домашний телефон. Как потом выяснилось, эта опция в Дании сильно платная, практически – роскошь. А у Алекса не было даже постоянного адреса. Поэтому мой жених дал мне номер одного из уличных телефонов-автоматов. Где-то на вокзале, где часто бывал. Входящие – бесплатно. Позже я была поражена, когда впервые увидела, как на пустой датской улице разрывается звонками одинокая телефонная будка… И никто ее не вандалит.

Конечно, была вероятность, что меня никто не встретит. Что-то произойдет, и Алекса не окажется в нужное время в нужном месте. И тогда я одна буду бродить по незнакомому городу. Но меня это совершенно не пугало, наоборот, даже интересно. Пугало это мою маму, которая заходила в мою комнату в слезах и причитала, что не увидит, как ее дочь выходит замуж. Надо было видеть эту картину, конечно… Комната у меня была интересная: из бывшей детской переоборудованная в фотолабораторию. Там было темно – окна заклеены черной пленкой и черным крашеным шкафом отгорожена кровать от рабочей зоны. Там я спала днем, а ночью проявлялась и печаталась на старом «Крокусе» под непрекращавшееся радио «SNC», лучшее радио тех лет. У меня царил антисоветский хаос, тьма и мистика восстановленного серебра. Обычно к двум часам дня мама не выдерживала и врывалась с криком «Сколько можно спать?» и «Разве можно так жить?». Чтобы снять сглаз, у меня перед входом стояла белая хоккейная маска: когда дверь открываешь – на тебя сразу смотрит эта дикая морда, с пустыми глазницами, без рта. Все остальное в комнате было абсолютно черное. И вот теперь мама заходила робко, даже стучала, но переживала пуще прежнего: «Куда ж ты едешь-то, господи? Как же у тебя там жизнь сложится!» Я, конечно, утешала ее, как могла: «Мам, ну ты чего, я замуж еду выходить! Ты должна радоваться». На что у мамы начиналась вторая фаза: «Замуж!? Я даже не знаю за кого! Я тебе приданое же собирала всю жизнь… Вот, возьми приданое!» И она принесла в мою нору старомодный сверток каких-то белых тряпочек. Я отмазывалась: «Мама, ну куда ж я возьму? У меня с собой маленький чемодан!» В итоге она все же впендюрила мне минималку: ночную рубашку невесты – белую с кружевами, чисто свадебную. Сейчас бы я от такой рубашечки не отказалась. Но тогда я ее демонстрировала, вызывая приступы циничного хохота у молодых укурков. Ржали над архаичным понятием «приданое». Да и над самой ситуацией – «русская невеста едет в Европу и везет с собой символ непорочности». Весьма неуместная сентиментальность в таком авантюрном контексте. Контекст маме я не озвучивала. Зачем?

В итоге я с этой рубашкой, с комплектом фотоаппаратуры, в единственных своих джинсах вылетела в никуда. Все сложилось. Честно говоря, я даже не знала, что такое Дания и чем она отличается от какой-нибудь Норвегии или от Швеции. Вообще представления не имела. И узнать подробнее тоже как-то не удосужилась. Можно было бы в библиотеку, например, сходить… Только бабушка – которая была женой дипломата (о ее платьях я уже рассказывала раньше) была когда-то там «по линии дипломатической миссии». Она мне рассказала, по воспоминаниям сорокалетней давности, что Копенгаген – грязный портовый город, поэтому там полно моряков и проституток. Все с татуировками и очень бедные. И холодно. И сыро. А еще там сидит на берегу русалочка Андерсена. Меня все это вполне устроило. Теперь, повзрослев, я знаю: мне нравилось все неизведанное. Нравилось питать иллюзии. Искать приключений своей пятой точке. Я ехала туда, представляя себе какую-то абстрактную «Европу». И это – не Болгария, это, блин, Дания! Что уже – очень круто. И я представляла себя в «Европе», модную: с рюкзаком, в белых джинсах и в «казаках»… Я бы обязательно ехала в поезде дальнего следования по этой самой Европе, закинув ноги в этих самых «казаках» на сиденье напротив. Красиво так. Борзо. Так я представляла себе Данию. Вернее, себя в Дании. Серьезно, в общем, подготовилась к иммиграции.

Подлетаю я на самолете к Копенгагену, и вижу из окна, что там какая-то деревня подо мной… просто голимая деревня! Шок! Я думала: сейчас будут небоскребы, автострады, неоновые рекламы… А тут – просто маленькие домики и морское побережье. И я подумала: «Ё-моё, куда я попала, где же цивилизация?!»

Алекс меня встретил, конечно. В кепке и клетчатой рубашке, без цветов. «Привет!» – даже, как-то без особых эмоций. Я была уверена, что там целый оркестр должен стоять, как минимум. Он взял мой чемодан, и мы потащились на автобусах и электричках в город Роскильде, довольно далеко от Копенгагена. Оказалось, эти «чертовы датчане» уже тогда были помешаны на экологии и аэропорт построили за чертой города! В России про экологию тогда никто и не слыхал еще. У нас такое неудобство, как отдаленный аэропорт, могло объясняться только мизантропией градостроителей. Нам пришлось доехать до Копенгагена на автобусе, сесть на вокзале на поезд до Роскильде, час ехать до Роскильде и еще на автобусе минут двадцать до дома. И везде – тишь, гладь и божья благодать. Я была как во сне. Чего ради я приехала?

– А где же небоскребы?

– Ты не поверишь, нет ни одного небоскреба в Копенгагене. Здесь – большая деревня!

– Как, нет ни одного небоскреба!! А сити есть?

– Нет, ну есть, конечно, старый город и центр, но город маленький совсем! – И каждая следующая фраза – как нож в сердце: – Мы будем жить в Роскильде, а Роскильде – это второй по величине город. Ну, как Москва и Питер. Хотя Роскильде даже десятой части Питера не занимает, но по значению – вторая столица.