Если Сондерс защищал интересы американского «движения нейросознания» — перед смертью (Сондерс погиб в автомобильной катастрофе в 1998 году) он начал работу над книгой об «использовании психоактивных наркотиков в духовных целях», — то Уэлш проанализировал традицию пролетарского гедонизма, которая досталась экстази-культуре от поклонников северного соула, модов и одевающихся в фирменных магазинах футбольных фанатов. Все эти люди жили ради одежды, музыки, наркотиков и безумных выходных. Персонажи Уэлша не были ни богемой, ни полными конформистами, они олицетворяли главные противоречия 90-х годов: противоречия между материализмом и коллективизмом, законным и незаконным. В стране, где в былые экономические и социальные ценности больше никто не верил, размышляли герои Уэлша, где политика обманула всеобщие ожидания и пропасть между мечтой и реальностью становилась все шире, что могло быть лучше, чем нарядиться с ног до головы и устроить субботним вечером сумасшедший отрыв? Они всего-навсего применяли к своей жизни соответствующую ей логику: заглядывали внутрь себя, уходили в единственный мир, который был подвластен их контролю, — в мир собственных мыслей и ощущений. Как сказал один из героев четвертой книги Уэлша «Экстази», ходить на вечеринки было практически их обязанностью, потому что так они могли доказать, что несмотря ни на что до сих пор живут. Живут изо всех сил.

В 90-х годах явление употребления наркотиков в Британии претерпело такой же процесс демократизации, как и тот, который прошла танцевальная культура. В годы, предшествующие рождению эйсид-хауса, диаграмма конфискации наркотиков, составляемая министерством вхгутреннихдел, оставалась практически горизонтальной. Потом она ненадолго нырнула вниз, как будто бы набирала воздуха перед прыжком, а начиная с 1988 года как с цепи сорвалась и с тех пор постоянно взбиралась вверх. В последующие семь лет число обращающихся в стране наркотиков возросло на 500 процентов — особенно это касалось экстази, амфетаминов, марихуаны и ЛСД. Доказать, что именно эйсид-хаус стал причиной такой ситуации, невозможно, но в тот год, когда экстази превратился в танцевальный наркотик, количество употребляемых наркотиков немыслимо возросло.

Одна из главных движущих сил экстази-культуры — попытка воссоздать первоначальную эйфорию. Это стремление открывало новые грани творческого потенциала, поскольку каждый посвященный исследовал неизведанные направления в соответствии со своим собственным восприятием этого первобытного опыта. Что же касалось приема наркотиков, то желание пережить заново тот веселящий дурман, вновь почувствовать лихорадочную дрожь привело к тому, что культура употребления наркотиков в развлекательных целях достигла в Британии таких невероятных масштабов, что затмила собою все, что происходило со страной в этом веке. Трудно переоценить влияние, которое оказал экстази на представление молодежи об употреблении наркотиков. Многие считали, что это не только альтернатива алкоголю и табаку, но еще и менее вредная альтернатива — позже этой аксиомой будут пользоваться для того, чтобы оправдать употребление любых наркотиков.

Для тысяч людей, никогда раньше не пробовавших запрещенных веществ, разговоры о безобидности экстази шли вразрез со всем, что им когда-либо говорили о наркотиках. Тут не было ни шприцев, ни каких-либо других мрачных приспособлений и ритуальных приготовлений. Всего лишь таблетка, которую просто глотают, и никакого культа вокруг нее: только особенный способ развлечения, к которому прилагается своя музыка, клубы, манера одеваться и для многих — самые яркие моменты в жизни. В 80-х правительственные кампании по борьбе с наркотиками стращали молодежь изображениями наркоманов, похожих на истощавших сифилитиков, но теперь выяснялось, что это не имеет ничего общего с тем, что несет за собой экстази. Тысячи солнечных улыбок, добродушная болтовня, любовь к незнакомцам — главным достижением экстази стало то, что люди начали по-другому относиться к употреблению запрещенных наркотиков. Вооружившись верой в то, что казалось неопровержимой логикой, и купаясь в эйфории после приема МДМА, «химическое поколение» вошло через двери восприятия в мир, где наркотики были не просто разрешены — здесь ими все поголовно восхищались.

К 1991 году прежней наивности не стало, и ситуация начала меняться как в культурном, так и в химическом отношении. Это был год сильнейшего спада, год начала войны и усилившейся экономической нестабильности — идеальный момент для крайностей и побега от действительности. Танцевальная культура подсознательно отражала 3iy ситуацию. Эйсид-хаус возвел понятие гедонизма в статус догмы, теперь многие верили в то, что удовольствие — это их законное право, и по мере того как увеличение количества принятого экстази вело к уменьшению получаемого удовольствия, а музыка становилась все быстрее, некоторые начали искать для себя более ярких впечатлений, того, что лежит за пределами МДМА. Они начали испытывать целый ряд психоактивных веществ, принимая их во всех мыслимых комбинациях, начиная от алкоголя и заканчивая амфетаминами, кокаином, ЛСД, амилнитратом, марихуаной, кетамином, «натуральными возбудителями», такими как кофеиновая гуарана и стимулирующе-психоделический гормон роста, — словом, все, чтобы усилить ощущения и вырваться как можно дальше туда.

К этому времени МДМА был уже далеко не единственным наркотиком экстази-культуры. Хотя амфетамины, ЛСД и марихуана всегда пользовались и продолжали пользоваться большей популярностью, чем МДМА, они никогда не определяли господствующее на танцполе настроение; но теперь эйсид-сцена в действительности стала тем, что наркоэксперты называют «полинаркотической культурой». Калифорнийские защитники МДМА утверждали, что этот наркотик не способен причинить вред, однако они принимали его нерегулярно и к тому же делали это под наблюдением, в комфортных условиях и имея перед собой определенные терапевтические задачи. Гедонисты же придали их духовному «орудию» новый смысл. Вот только не слишком ли большие надежды они на него возлагали? 

«Экстази доставляет такое удовольствие, что непременно хочется принять еще. И принимать снова и снова, как можно чаще. Оглядываясь назад, я вынужден признать, что попал тогда в полнейшую зависимость от экстази. Я принимал по тридцать восемь таблеток в неделю — начинал, едва успев проснуться». К 1991 году этот рок-журналист стал известной фигурой на лондонской бале-арской сцене. Как и бесчисленное множество других любителей экстази, он занимался «обслуживанием» в клубах, чтобы заработать на то огромное количество наркотиков, которые употреблял сам. Однажды, сам того не зная, он продал пачку капсул, содержащих анестезирующий кетамин, диссоциирующий наркотик, который отделяет разум от тела и в связи с этой своей особенностью широко используется в операциях по ампутации конечностей в полевых условиях и в ветеринарной хирургии, а на посетителей ночных клубов оказывает совершенно убийственное действие. «Я думал, это экстази, — рассказывает он. — Мне дал их один парень: прозрачные пластиковые капсулы с белым порошком. Я спросил его: "Что это?" Он ответил: "Это как экстази, только лучше". Тогда я спросил: "Но это экстази?" А он сказал: "Не уверен, но прет от него как следует". В ту ночь я продал все, что он мне дал, и устроил в клубе настоящий хренов хаос. Одна женщина лежала на полу и плакала. Но многие приходили за добавкой!»