Для ветеранов Ибицы невинность давно испарилась, медовый месяц был позади. Теперь у многих из них ехала крыша — выражение возникло вместе с состоянием, наблюдавшимся в первую очередь у тех, кто продавал таблетки и имел доступ к большим количествам. Некоторые из тех, кто вначале довольствовался одной таблеткой за ночь, теперь перешли на количества, исчисляемые двузначными числами. Другие раскачивали себя кокаином: с теми суммами не облагаемых налогом наличных, которые у них имелись, они вполне могли себе это позволить. А еще в клубе Shoom всегда было небольшое сообщество людей, которые после экстази догонялись ЛСД или проводили все воскресенье в бесконечном трипе. «Эйсидсутра, — вспоминает один из них, — потом в клуб, там куча таблеток, потом — домой, всякая там ерунда, а потом — трип на целый день. Мы осматривали все достопримечательности — Планетарий, музей Мадам Тюссо, парк Баттерси, галерею Серпентин и Лондонский зоопарк».

Тем, кто увеличил свою дозу наркотика, становилось все труднее возвращаться в полную условностей реальность. Один «шумер» раздал все свои вещи, и в выходные его видели голым, бегущим по Пор-тобелло-роуд. Другие стали верить в существование сверхъестественных сил добра и зла, которые борются задушу города, и в то, что приближается предсказанный в Библии апокалипсис. «Хорошие люди, мои знакомые, сходили с ума, — говорит Дэнни Рэмплинг, — в основном из-за своих экстази-трипов, из-за того, что перебирали и не могли остановиться. Но это всегда будет так, всегда будут люди, которые заходят слишком далеко, окунаются в эйсид чересчур глубоко». Некоторые «поехавшие» в клубе Shoom уверовали в то, что Рэмплинг — бог, покровитель танца, властитель чувств. Сила, с которой люди направляли на него свои эмоции, отражена на очень характерной фотографии, снятой в фитнес-центре в августе 1988 года: сотни рук, протянутых к тощему телу Рэмплинга, и он сам за вертушками, с сияющей улыбкой на лице — картина безвозмездной преданности, напоминающая сюжет религиозного полотна.

«От Дэнни и Дженни все постоянно чего-то требовали — ответов на свои вопросы, объяснения своим эмоциям, — говорит Стив Проктор. — У них не было ответов на эти вопросы, да они никогда и не говорили, что у них есть ответы. Многие люди, которым недоставало жизненного опыта и которые не были морально, интеллектуально и эмоционально подготовлены, испытали очень сильное разочарование. И сейчас где-то есть люди, сидят себе по домам, так и не смирившись с тем, что остаток жизни не будет таким же волшебным». 

А еще было несколько случаев возвращения к героину — бывшие наркоманы, которые не употребляли героин уже около года, к концу 1988-го начали потихоньку скатываться обратно. Рождественский сбор средств на покупку компьютера для Дженни Рэмплинг, чтобы она могла делать автоматическую рассылку, был растрачен одним печально известным «шумером» во время героинового загула. «Те, кто украл, потратил или взял взаймы (называйте это как хотите) деньги, которые принадлежали ВСЕМ, — говорилось в рассылке новостей клуба Shoom, — ищите себе другой клуб — потому что в нашем вас больше не ждут!» Еще были какие-то необъяснимые болезни. У всех было что-то вроде гриппа или какой-то странной бронхиальной инфекции. Дело в наркотиках, спрашивали они себя, или это уже паранойя?

Поскольку многие люди думали, что они обрели то единственное, что действительно имеет значение, им казалось бессмысленным возвращаться к прежнему унылому «с девяти до семнадцати». «Всем хотелось уволиться, никто не хотел ходить на работу, — вспоминает Мэри Марден. — Мне казалось, что мир просто остановится. Люди бросали работу, людей увольняли, и все продавали наркотики. Я боялась за тех, кто делал то, чего делать не следовало: что было бы, если бы их поймали? Думаю, никто не представлял себе, насколько тяжелой была сложившаяся ситуация». Рэмплинги включили в рассылку клуба Shoom эмоциональное послание: «Не бросайте свою постоянную работу!» Они к тому времени уже поняли, что жить в мире иллюзий нельзя.

На клабберов, контролировавших торговлю экстази в клубах Лондона, стали наезжать крупные наркодилеры извне. В дело включились также банды футбольных фанатов, прибегавшие к шантажу и насилию. Клубные вышибалы пользовались мускулами, чтобы отхватить себе немного прибыли. «Все хотели экстази, — говорит Адам Хит. — Где экстази, там деньги, куча денег. Вот тогда-то и началось насилие». Один из ведущих клубных промоутеров заключил сделку на 12 000 таблеток экстази с членом братства Ибицы из северного Лондона. После закрытия клуба в его квартире проводились открытые вечеринки с шампанским и кокаином, и он все чаще неосторожно распространялся на тему своего дополнительного нелегального заработка. Вместо того чтобы расплатиться с ним, ребята с севера прыснули ему в глаза аммиаком, лишив его на два месяца зрения. «Я был ужасно расстроен, — говорит он, — мне казалось, я не заслужил подобного обращения после всего, что сделал».

На смену 1988 году пришел 1989-й, а эйсид-хаус продолжал набирать обороты, трансформируясь при этом до неузнаваемости. Многие из первоначальных участников сцены не могли смириться с тем, во что она превратилась: «коммерцию», «мейнстрим», «попсу», клубы, полные кислотных пижонов, и дурацкие дешевые футболки с надписью «Где кислотная вечеринка?» в магазинах на Оксфорд-стрит. Эйсид-хаус больше не был «их» сценой. Мечты разбились, наступило разочарование, а некоторым все просто-напросто осточертело. Часть тусовки с Ибицы снова отправилась в путь: в Таиланд, Индию, Америку, Гонконг. Те немногие, кому экстази открыл духовные горизонты, нашли утешение в религии, вступив в ряды свидетелей Иеговы, кришнаитов, Бхагвана Шри Раджнеша и других культов нью-эйджа.

Большинство же отнеслось к происшедшему философски: ничто не вечно под луной, люди пришли в себя и вернулись к обычной жизни. В период возвращения после стадии похмелья многие стали антрепренерами, открыли клубы, звукозаписывающие компании, магазины и небольшие компании, обслуживающие клубную сцену, тем самым создав цельную инфраструктуру для клубной культуры, которая послужит им еще не один год. Как сказал Пол Оукенфолд. они обращали вдохновение в действие: «Экстази заставляет подумать: "Я бы мог это сделать, и я сделаю это". И ты это делаешь». Используя новые технологии удовольствия, они пытались осуществлять контроль над своим свободным временем — и над своей судьбой. 

 В эпоху самых необычных альянсов трудно было найти союз более невероятный и эффектный, чем союз между Тони Колстон-Хейтером и Дэвидом Робертсом. Сын университетского профессора и адвоката, родители которого развелись, когда он был совсем еще ребенком, Колстон-Хейтер проявил предпринимательские способности еще в школе. В общеобразовательном колледже Стэнтонбери, одном из прогрессивнейших учебных учреждений Букингемшира, он не только выказал недюжинные способности к видеоиграм, но и основал три компании, сдающих в аренду игровые автоматы, — Colston Automatics, Colston Leisure и Colston Marketing [68]. Один автомат он даже сдал в аренду своей школе. После того как доход Колстон-Хейтера достиг однажды миллиона фунтов стерлингов, его компания разорилась, но молодой человек уже успел пристраститься к выбросу адреналина, который вызывает игра на большие ставки. Он стал экспертом в игре в блэк-джек и за один год, если верить его собственным рассказам, выиграл порядка 100 тысяч фунтов и дошел до того, что был вынужден приходить в казино в парике и очках, потому что дурная репутация закрыла ему вход в большинство из них. Вундеркинде надменным выражением на юном лице и копной темных волос, Колстон-Хейтер любил хитрые уловки и то ни с чем не сравнимое возбуждение, которое охватывает, когда удается обвести вокруг пальца истеблишмент: ему нравилось выигрывать деньги, снова проигрывать, выигрывать еще — не говоря уже о его страсти к вечеринкам с шампанским и праздникам до утра.