Обращение барона с детьми представляло собой гремучую смесь педерастии, садизма и некрофилии. Живых мальчиков и девочек он насиловал редко, достигая экстаза лишь в тот момент, когда исполосованное ножом тельце билось в агонии. На суде он признавался: «Душа моя изнемогала от наслаждения при виде человеческих страданий, слез, страха, крови».

Руины замка Шамтосе. Гравюра XIX в.

В документах XV столетия сказано, что Жиль убил, сжег и выбросил в ров несколько сотен детей. Гюисманс счел эти цифры заниженными. Обезлюдели целые деревни в окрестностях Тиффожа, Машкуля и Шамтосе. Крестьяне били челом власть предержащим, но челобитным никто не верил. Эта деталь хорошо известна нам по истории Салтычихи[51]. Но фольклорный образ Жиля де Рэ наделен и чертами Ивана Грозного. После ночных оргий Жиль каялся, бил себя в грудь и падал на колени в церкви Сен-Илер де Пуатье, чьим каноником он являлся. В Машкуле он планировал строительство грандиозного собора в честь невинно убиенных в Вифлееме младенцев. Поистине дьявольская уловка!

Но вернемся в лабораторию Тиффожа. Выздоровевший Прелата встает на ноги, и Жиль доставляет ему затребованные часта тела ребенка. Теперь итальянец произносит заклинание правильно, и демон Бар-рон приходит в комнату «под видом прекрасного юноши примерно двадцати пята лет от роду». Однако ни золота, ни камня он не обещает. Одной жертвы мало, надо продолжать убийства.

— Неужели убитых детей не достаточно?! — восклицает Жиль.

— Недостаточно, — отвечает демон. — При их умерщвлении не были произнесены нужные заклинания. Ничего не поделаешь — таков порядок.

Жиль в гневе оборачивается к Прелата, а тот виновато шмыгает носом. Возмущаясь канцелярской волокитой, Жиль отправляет демона восвояси и удваивает усилия по сбору трупов. Он больше не утоляет свою похоть, а ведет тщательный учет всех убиенных, записывая их имена кровью в магический гроссбух. На всякий случай убийца сохраняет руки, ноги и головы жертв, регулярно устраивая в замке конкурсы могильной красоты. Под аплодисменты собравшихся он жадно целует голову победителя в ледяные уста.

В качестве доказательства нечистоплотности тех, кто судил Жиля, обычно указывают на обиды, причиненные им богатым соседям. Мол, лишь после этого глухие к народным жалобам власти зашевелились. Но инициатива судебных преследований исходила вовсе не от местных феодалов, тем более не из Парижа. Первым заговорил о преступлениях Жиля епископ Нанта Жан де Малеструа, а из «жалоб» у него имелось скромное заявление о мальчике, исчезнувшем в замке Машкуль.

«Единственная сила, которая могла возвыситься над круговой порукой феодалов, над корыстными расчетами и вступиться за слабых и обездоленных, — это Церковь, — пишет Поисманс. — Она в лице Жана де Малеструа и выступила против чудовища — и одолела его». Ввиду нехватки показаний «слабых и обездоленных» к сбору информации был привлечен инквизиционный трибунал Бретани во главе с Жаном Блуэном. Цели, которые преследовали святые отцы, историкам неясны. Из конфискованного имущества Жиля они не извлекли ни пяди земли. На авторитет бретонского духовенства барон не покушался. В заботу же средневековой Церкви о своей пастве нынче мало кто верит.

Паства живо откликнулась на призыв епископа и инквизитора. Из множества показаний слуг и крестьян, посещавших замки Жиля, выделим наиболее эффектные. Гильом Илер сообщил о винной бочке в подвале замка Шамтосе, «доверху забитой загубленными отроками». Перрин Рондо — о куче пепла на конюшне, источающей тошнотворное зловоние, и о лохани с детской рубашкой, запачканной кровью. Слуга по имени Анриэ — об изуродованных и обезглавленных трупах детей, сваленных в подземелье одной из башен Шамтосе. Перед тем как замок перешел в другие руки, его хозяин приказал сложить трупы в ящики и переправить в Машкуль. Слуга сеньора, занимавшего одно время Машкуль, поведал о спрятанных на сеновале сорока детских телах, сухих и обугленных, как головешки.

Прелати и его помощники дали показания о магических экспериментах и вызывании демонов. О способах умерщвления детей и совокупления с трупами Жиль де Рэ рассказал сам. Подвергнутый допросу, устрашенный пытками и отлученный от Церкви, в зале суда он рыдал в три ручья. Слезы были искренни. Жиль взмахивал рукой, демонстрируя зрителям, как он перерезал горло ребенку, стискивал пальцы, как будто вырывал сердце из рассеченной груди, и встряхивал ими, изображая стекающую кровь. Во время его рассказа слышалось оханье теряющих сознание женщин, и тогда в заплаканных глазах убийцы вспыхивал прежний огонек.

— Довольно! — прерывали его судьи. — Что происходило после убийства?

— Погружение.

— Какое погружение?

— Я погружался в упругие теплые внутренности и…

— Вы полностью туда погружались?!

— Не то чтобы полностью, — усмехался Жиль. — Важнейшая часть меня. Я сейчас объясню…

— Не надо объяснений! — надрывно кричали судьи, пытаясь заглушить женский визг. — Приступаем к вынесению приговора!

И приговор был вынесен. Причем целых три. Первый — епископа и инквизитора — обвинял Жиля в ереси, вероотступничестве и общении с демонами. Второй — одного епископа — касался содомии и святотатства. А гражданский суд приговаривал Жиля за похищения и убийства детей к смертной казни через повешение. Та же участь ожидала Прелати и ближайших слуг Жиля.

В заключительной речи Жиль пожелал, чтобы отцы и матери оскверненных и загубленных им детей присутствовали при казни. Эти люди видели в некогда могущественном бароне «несчастного человека, который оплакивал свои грехи и готовился испытать на себе страшный гнев Господень». Они рыдали от жалости, и плач их становился громче в те минуты, когда Жиль пытался снова и снова каяться в совершенных злодеяниях. Однако палач не дал ему докончить описание всех деталей, торопливо затянув на шее петлю.

Казнь Жиля де Рэ и его сообщников 26 октября 1440 г. Миниатюра 1530 г. За спиной Жиля толпятся жители Нанта, скорбно выслушивающие слова исповеди

По слухам, изложенным у того же Гюисманса, а в наши дни опровергнутым, в XIX в. в Тиффоже была обнаружена подземная тюрьма, откуда извлекли кучу детских черепов и костей. Дюрталь, желающий ощутить атмосферу времен Жиля де Рэ, отправляется на прогулку именно в Тиффож и наблюдает на месте грозной крепости огородные грядки и убогую крестьянскую хижину. В уцелевших крыльях замка он с тревогой замечает темные проходы с выдолбленными клетушками неизвестного назначения и глубокими нишами, подвальные темницы с грудами затвердевшей земли и отверстиями «каменных мешков» или колодцев и прочие строения, наводящие «на мысль о застенке, в сырости которого человеческая плоть должна была истлевать за несколько месяцев». Ни черепушка, ни косточка ему под ноги не попадаются — видать, в ту пору их уже растащили на сувениры.

Некий маркиз, владевший замком Ла Рош-Гиффар (Иль и Вилен), остался в памяти народа величайшим злодеем. После смерти его отправили на жительство в лес Тейе. Поговаривали, что каждую ночь призрак тирана скачет по мелколесью верхом на лошади или управляя каретой.

Однажды через лес проходил крестьянин Симон, прежде служивший у покойника. Около кустарника он увидел привязанную лошадь и услышал до боли знакомый голос:

— Привет, Симон! Помнишь своего хозяина? А ну-ка подойди!

Встревоженный Симон облазил все кусты в поисках говорящего:

— Господин маркиз, где вы? Здесь только ваша лошадь…

— Вот дурень! Я и есть лошадь.

— Как же так?.. А где ваша лошадь?

— Какая еще лошадь?!

— Лошадь, на которой вы скачете.

— Тьфу! Это не я скачу, а на мне скачут!